Кристина надулась.
— Значит, я тебя не привлекаю? Ведь меня постоянно всюду толкаешь и проталкиваешь ты! Я — папина дочка! И этим все сказано… Кроме того, подарок для хирургов. Увы, увы…
Геннадий Петрович и сам уже понял, что совершил серьезную ошибку.
— Я говорил лишь о мужчинах, — неловко поправил он себя. — На женщин это не распространяется. Они всегда нуждаются в заботе и поддержке отца, мужа, брата…
— И любовника! — докончила Кристина и усмехнулась.
— Хотя бы, — согласился отец. — И все-таки я советовал бы тебе обратить внимание на этого юношу. Он того заслуживает. У него большое будущее, поверь мне! И он всегда будет и останется королем положения.
— Ладно, обращу, — небрежно пообещала Кристина. — Как-нибудь в другой раз. А сейчас давай поговорим тетатетничком. Мне нужно столько тебе рассказать…
— Опять новое дэзэ? — усмехнулся отец. Когда Кристина училась в школе, часто вечерами встречала отца радостным, ликующим воплем:
— Папа, а тебя ждет дэзэ!
Что означало домашнее задание. С годами характер этих заданий менялся, но сами они оставались неизменными.
Кристина засмеялась и кивнула.
6
За несколько лет службы в Сибири Егор многому научился и многого добился. Ему повезло с начальством. Впрочем, им тоже повезло с Одиноковым. Он никогда не высказывал мнения, идущего вразрез с руководящим, был четок, послушен и оперативен, конфликтов не любил, с подчиненными всегда оставался предельно вежливым. Правда, жил, будто оправдывая свою фамилию, — наособицу, сиротливо и холодно. Дружеских отношений ни с кем не заводил, со всеми без исключения держался строго-официально, женщин избегал.
Сослуживцы поудивлялись, поудивлялись да и перестали. Они порой раздражали, даже бесили Егора своими сборищами, вечными бутылками водки и пива, сальными анекдотами, а самое главное — разговорами о женщинах. Без них офицеры действительно жизни себе не представляли. Ценили бабье на полкопейки, высмеивали, но с языка не спускали.
Егор приятельских посиделок и застолий старательно избегал, за что его очень скоро невзлюбили, считая зазнайкой и выскочкой.
Как лучшего среди молодых, его направили в Москву учиться в академию. Выйдя оттуда капитаном, Одиноков остался служить неподалеку от столицы, где быстро стал майором.
Потом грянул Афган…
Одинокова никто туда отправлять не собирался. Он вызвался сам. Хотел испытать себя в настоящем деле. И еще Егор был уверен, что наилучший способ сберечь родной дом — защищать чужой. Эта истина казалась ему незыблемой.
Сначала рапорты Одинокова упорно отклоняли, но Егор своего добился. Нелепый человек… И уехал в чужую жаркую страну, написав домой короткое письмо, где на всякий случай попросил его не ругать и за все простить.
Отец горько вздохнул, мать заплакала, сестры удивились и встревожились…
Из Афгана Егор вернулся через три года в чине полковника, с гирляндой орденов и медалей и тяжелым ранением. К тому времени Одиноков совсем запутался в себе, в делах родной страны и прогнозах.
Первое время он не мог даже спать от мучительных головных болей. Потом стало полегче, да и привык, притерпелся… Полежал в госпитале, прошел реабилитацию и попросился снова служить. А чем еще он может заниматься? Другой профессии ведь нет, и в мирной жизни делать Егору словно нечего. Ему уклончиво пообещали подумать и рассмотреть, а пока посоветовали навестить родных и отдохнуть. Слово «отдых» вызывало у полковника тяжелое недоумение и раздражение. Одиноков не понимал смысла этого слова.
Но положение казалось безвыходным, и до поездки домой он решил сначала съездить в свой подмосковный полк, проведать старых знакомых. Странно, что его туда потянуло. Одинокова по-прежнему ни с кем не связывали никакие дружеские отношения, ни одна близкая душа в полку его не ждала. Просто одиночество стало вдруг томить, мучить и донимать все сильнее… Куда деваться, полковник не знал и мрачнел, замыкаясь день ото дня все больше и больше.
На вокзале продавали дефицитную по тем временам воблу. К пиву будет отлично, подумал Егор. Но у продавца не оказалось ни бумаги, ни пакетов — нужны свои. Бумаги в стране не хватало так же, как и всего остального.
Егор поколебался мгновение, но медлить дальше становилось опасно. Пассажиры расхватывали неизвестно откуда взявшуюся здесь воблу с такой стремительностью, словно жить без этой сухой рыбки не представлялось больше возможным. Тогда полковник, наплевав на все приличия, купил несколько рыбин и, крепко ухватив их за хвосты, поспешил к уходящей электричке. Народ вовсю веселился, глядя на хмурого чудика в погонах с воблой в руке. Особенно радовались дети.
Стараясь рассматривать ситуацию философски, Егор сел со своими рыбками в электричку, держа их в вытянутой руке на манер букета. Удалось даже найти свободное место. Вскоре, На радость Егору, по вагону пошел продавец прессы. Одиноков тут же купил газету и завернул в нее воблу. А затем, уже расслабившись, стал читать статью, которая закутала драгоценных рыбок. Писали о тяжелых боях в Афганистане, о погибших и раненых…
И перед глазами вновь закружилась грязная песочная мгла, воняющая бензином и кровью, вздыбилась разбитая воронками горячая дорога, усеянная обломками машины и телами однополчан… Непрерывно, надсадно, страшно кричал умирающий водитель…
Последняя дорога Егора в Афгане, откуда Одинокова успели вовремя переправить на самолете в Россию… Ревели двигатели, матюгались сидящие и лежащие рядом, бинты быстро намокали красными пятнами… Голова разрывалась от боли.
По той дороге прямо перед ними прошел целым и невредимым микроавтобус, битком набитый женщинами и детьми. Или это были переодетые в бабские тряпки мужики? И автобус пропустили нарочно, чтобы русские расслабились. Они тогда и в самом деле почему-то поверили в безопасность дороги…
Ехавший в одной с Егором машине лейтенант потом рассказывал Одинокову в госпитале, что микроавтобус обнаружили спокойно стоявшим в стороне. Дети попрятались в кустах, а среди деревьев мелькали черные одежды притаившихся то ли баб, то ли переодетых мужиков…
Егор давно уже понял, что вляпался в грязное дело. Но объясняться и расследовать подробности и детали начала войны было слишком поздно. Да и никто не стал бы этим заниматься. Всех дум не передумаешь…
— Тебе ведь придется убивать людей… — сказал когда-то отец. — А такое умение дано не каждому. Ты готов к этому?..
Да, пришлось убивать… И многих… И готовым к этому он не оказался, хотя ни разу не уклонился от приказа, не попытался его оспорить или не подчиниться… Но чем дольше Егор воевал, тем чаще вспоминал слова отца, и понимал их справедливость. И чувствовал, еще немного, и он взорвется от гнева… И закричит, что люди, отдающие приказы, не имеют на это никакого морального права. И почему именно им это право дано?! И вообще безгласно и безвольно подчиняться могут лишь машины!..
А вокруг русские гибли пачками… И каждый день хоронили и отправляли в госпитали тяжело и легко раненных…
Взорваться Одиноков не успел. Помешала мина на дороге, взорвавшаяся немного раньше. Потом его долго везли, перевязывали, что-то кололи, снова везли… Он проваливался в черноту небытия, трясся в санитарных автомобилях, плыл на носилках… И наконец, оказался в самолете… Позже в госпитале в Москве…
Приехали родители и сестры. Сутками дежурили возле него по очереди. Верка ждала ребенка, но все равно старалась от брата надолго не отходить, хотя мать с отцом и Олюня гнали ее домой.
