сейчас теряешь бдительность? Ты можешь попасть в Кербелу и не примыкая к Каравану Мертвых.
– Я не знаю такой дороги.
– Я отведу тебя.
– Ты знаешь тропу?
– Нет, но я найду ее. Аллах дал мне дар выбирать неведомую дорогу без проводника.
– Так дело не пойдет, эмир. Мне нужно в Гадим, к моим людям.
– Тогда иди тайно мимо Багдада и не примыкай к каравану.
– Господин, я же не трус. А что, если мои люди подумают, что я трушу?
– Нет, ты смелый человек! И это меня радует, ведь мы едем вместе!
– Я согласен, эмир, но при одном условии. Я богат, очень богат, и я хочу, чтобы ты брал у меня – только у меня! – все, что тебе потребуется!
– Но тогда я стану твоим слугой, получающим заработную плату.
– Вовсе нет, ты мой гость, мой брат, и любовь дает мне право заботиться о тебе. Клянусь Аллахом, что не поеду вместе с тобой, если ты не примешь это условие!
– Ты просто вынуждаешь меня выполнять твои условия. Откуда такое доверие ко мне, ведь ты меня совсем не знаешь!
– Напрасно ты так думаешь. Разве не ты вырвал нас из рук беббе? Разве не рассказывал о тебе Амад эль-Гандур? Мы останемся друг подле друга, а я буду получать от тебя другие богатства – духовные. Хоть я и не обыкновенный перс, но с тобой сравниться не могу. Мне известно, что в твоей стране мальчик бывает умнее, чем у нас взрослый мужчина. Мне известно, что наша страна – пустыня в сравнении с вашими землями и что беднейший из вас богаче самого дородного визиря из Фарсистана. Мне ведомо еще многое другое, и я знаю причину всего этого: у вас есть матери, у вас есть жены; у нас таких нет. Дай нам хороших матерей, и наши дети смогли бы скоро соревноваться с вашими. Сердце матери – в земле, где живет дух ее ребенка. О Мухаммед, я ненавижу тебя за то, что ты забрал душу у наших жен, обратил их в рабынь, подавил тем самым и нашу силу, обратил в камень наше сердце, опустынил земли и всех, кто пошел за ним, лишил счастья.
Он поднялся. Воздел руки и громко выкрикнул свои обвинения против Пророка. Счастье, что никто из его друзей не слышал! И только после некоторого молчания он снова обратился ко мне:
– Знаешь дорогу отсюда в Багдад?
– Есть два пути. Один ведет на юго-запад через горы Хамрин, а другой – вдоль Диалы и дальше вниз к Гадиму.
– А как далеко отсюда до Гадима?
– Первую дорогу мы одолеем за пять, вторую – за четыре дня.
– Эти пути ведут по населенным местам?
– Да, и поэтому самые подходящие.
– Значит, есть и другие?
– Конечно, но мы должны будем скакать через земли, населенные воинственными бедуинами.
– Из какого же они племени?
– Больше всего джербоа, а через их границы нередко заходят отряды бени-лам.
– Вы их боитесь?
– Боюсь ли? Нет. Но осмотрительные люди обычно выбирают из двух маршрутов наименее опасный. Я знаю одну тропу, которой пользуются знатные господа. Она проходит к западу от реки, а к джербоа не ведет.
– И все же я должен решиться на степной путь, ибо я беглец. Так близко от персидской границы преследователи не должны меня захватить.
– Твои взгляды правильны, но подумай, что путешествие по степи, совершенно высохшей под палящими лучами, будет весьма мучительным.
– Они не страдают ни от голода, ни от жажды; ни от жары, ни от холода; они мучаются только одним – как бы я не оказался плененным. При мне бурдюки с водой и запас продовольствия на восемь дней для всех нас.
– И ты можешь полностью положиться на своих людей?
– Абсолютно, эмир.
– Хорошо, тогда мы поедем через землю джербоа. Аллах защитит нас. Впрочем, когда мы достигнем долины, будем продвигаться быстрее, а пока что твои верблюды с трудом преодолевают перевалы. Теперь мы едины в своих помыслах и должны лишь ждать, пока не залечатся наши раны.
– У меня небольшая просьба, – учтиво произнес он. – Я основательно запасся всем необходимым при отъезде. На дальних дорогах одежда быстро изнашивается, и поскольку я знал, что до Хадрамаута хорошего базара не попадется, я сделал изрядный запас платья. Ваше уже сильно поизносилось, вы можете взять у меня, что пожелаете.
Это предложение было для меня равно соблазнительно и опасно. Хасан Арджир-мирза был прав: в любом цивилизованном месте нас приняли бы в таком виде за настоящих бродяг, но я знал и то, что чопорного англичанина можно этим обидеть. Однако мне не хотелось в первые же дни ставить под удар нашу дружбу с персом. Мне же самому было абсолютно безразлично, в какой личине выступать. Настоящий бедуин оценивает мужчину не по одежде – по лошади, а в этом отношении я мог вызвать зависть у кого угодно. Впрочем, какой-нибудь сын пустыни мог принять меня и за конокрада, но в его глазах это была больше честь, чем позор для меня. И я ответил мирзе:
– Спасибо тебе. Я знаю, как хорошо ты к нам относишься, но я прошу тебя: давай возобновим этот разговор в Гадиме. До джербоа мы в наших одеяниях еще дотянем, а там дальше поглядим. Благодарю за то, что…
Я замер на полуслове – в соседнем кустарнике низкорослой шелковицы мне послышался какой-то шорох.
– Нам нечего опасаться, эмир, это какой-то зверек, может быть, птица, ящерка или уж, – успокоил меня мирза.
– Мне знакомы все шорохи леса, – ответил я, – это был не зверь, а человек.
В несколько прыжков я обогнул кустарник и схватил мужчину, который уже собирался улизнуть. Это был один из слуг перса.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
Он молчал.
– Говори, или я вырву тебе язык!
Тут он открыл рот, но издал какие-то нечленораздельные звуки. Тут подошел мирза и произнес, увидев его:
– Садык, это ты? Он не может говорить, он немой.
– Но что ему надо в этих шелковицах?
– Сейчас он мне расскажет, я понимаю его язык. – И, повернувшись к нему, спросил: – Садык, что тебе нужно?
Пойманный врасплох слуга разжал ладонь и показал пучок трав и горстку ягод.
– Откуда ты пришел?
Садык показал на лагерь.
– Ты знал, что мы находимся здесь?
Он покачал головой.
– Ты слышал, о чем мы говорили?
Снова тот же жест.
– Ну ладно, иди, только не мешай нам больше.
Садык ушел, а его хозяин объяснил мне:
– Альва поручила Садыку набрать ягод и трав, которые нужны при жарке глухарей. Случайно он напал на нас…
– И подслушал, – вставил я.
– Но ты же видел, что он это отрицал.
– Я так не думаю.
