прекрасных животных содержалось на ней.
Здесь нам с вами, пожалуй, будет полезно слегка коснуться особенностей экономики Аргентины. В этой стране на Ла-Плате животноводство — главная отрасль хозяйства, основа ее процветания. Эстансьеро разводят лошадей, коров и овец. Когда путешествуешь через пампу, едва ли час пройдет без того, чтобы не встретить здесь стадо. Считается, что в среднем на каждом квадратном километре пампы пасутся двадцать тысяч овец, триста, а в самые благоприятные по погодным условиям годы, когда не бывает засухи, до восьмисот голов крупного рогатого скота.
Лучшие пастбищные угодья предназначаются в Аргентине для овец, дающих отличную шерсть. О лошадях и быках здесь заботятся гораздо меньше. Они находятся целиком на попечении гаучо и их собак, эстансьеро дает пастухам указания относительно лишь своих намерений продать или, наоборот, купить партию животных, причем, как правило, незадолго до проведения больших ярмарок в «саладеро». Этим словом, образованным от испанского глагола «салар» — «солить», обозначается большое строение, являющееся одновременно бойней и местом, где засаливают шкуры убитых животных и перерабатывают их мясо и жир. Одно из самых знаменитых саладеро находится во Фрай-Буэнос, где производится лучший мясной экстракт. Здесь ежедневно забивают по девятисот голов крупного рогатого скота, после чего с помощью специальных агрегатов прессуют мясо. Такая машина за один только час перерабатывает мясо двухсот овец. И получается, что одна овца дает всего лишь три килограмма мясного экстракта.
Но вернемся к нашему повествованию.
Прогулявшись немного по пампе и своими глазами убедившись в том, что лошади действительно превосходны, доктор Моргенштерн, Фриц и хирург вернулись на эстансию. Родео уже закончилось, корраль для быков и коров был почти пуст, успокоившиеся после недавних потрясений животные мирно пощипывали травку на воле. Гаучо удерживали только двух коров, которых намеревались забить на мясо. Коровы чувствовали, что их ожидает, и ревели от страха.
Гаучо убеждены, что мясо коров бывает гораздо вкуснее, если непосредственно перед забоем они бывают разгоряченными, и поэтому гоняли их вкруговую по корралю. Когда коровы были уже, что называется, в мыле, гаучо накинули им на шеи лассо. Задыхающиеся животные издавали жуткие хрипы и мычание. Но бессердечные пастухи хладнокровно продолжали свою живодерскую акцию: поставив коров на колени, начали отрезать у них, еще живых, куски мяса, естественно, прямо с кожей. Мычание коров перешло на какие-то запредельные частоты звуков. Это было невыносимо слушать. Моргенштерн и Фриц направились прочь, подальше от этого жуткого места. Хирург же остался возле корраля и вытащил свой нож из-за пояса, ожидая момента, когда и ему будет позволено отрезать кусок от тела измученной коровы.
Гаучо, нацепив сочащиеся горячей кровью куски мяса на деревянные палочки или прямо на лезвия своих ножей, стали жарить их над огнем. Кровь, капая на огонь, шипела, и в этом шипении слышался слабый отзвук предсмертных хрипов животных. От огня поднимался легкий дымок со специфическим запахом, но у гаучо он не вызывал никаких неприятных эмоций и не мешал им тут же отправлять это мясо к себе в рот. Откусят прожарившийся кусочек от большого куска и снова суют его в огонь, нахваливая вкус этого «асадо кон куэро» [40], большого деликатеса, по их понятиям.
Костер, возле которого все это совершалось, начал понемногу угасать. Немцы вернулись к нему. Темнело, и вот-вот должен был появиться эстансьеро. Немцев общество гаучо демонстративно не замечало, как и предсказывал хирург, продолжавший надоедать всем своими откровениями из области методики ампутации. Впрочем, никому он особенно не досаждал, потому что никто из гаучо и не подумал бы его слушать.
Если бы мажордом не предложил доктору и его слуге перекусить, они так бы и остались голодными.
Откуда-то из клубящихся над пампой сумерек вдруг как-то неожиданно возник эстансьеро, хотя и был он давно ожидаем. Моргенштерн без каких-либо предисловий с ходу заявил, что хотел бы приобрести у него лошадей. Эстансьеро же первым делом выразил радость от того, что видит перед собой европейцев и надеется узнать у них свежие новости о жизни в Старом Свете, так сказать, из первых рук. Гаучо тем временем продолжали свою трапезу, поглощая один за другим куски мяса под скабрезные шутки и разные жутковатые истории. Время от времени кто-нибудь из них затягивал какую-нибудь патриотическую песню под аккомпанемент гитары, и тут же к певцу присоединялся целый хор хрипловатых, но по-своему красивых мужских голосов, Гаучо, как правило, очень музыкальны от природы, а уж такого, кто не играл бы на гитаре, просто не найдешь среди них.
Заметив хозяина, пастухи наперебой начали рассказывать ему, что сегодня случилось на эстансии, и не преминули по ходу дела дать исчерпывающую с их точки зрения характеристику доктору Моргенштерну, нимало не смущаясь его присутствием. Они сказал, что этот сеньор — безусловно, человек достойный и благородный, но большой оригинал и плоховато знает реальную жизнь, особенно в том, что касается обращения с животными, поэтому они не представляют себе, как он будет путешествовать по Гран-Чако, куда намеревается отправиться завтра.
Эстансьеро выслушал их с интересом, потом задал несколько вопросов по поводу того, как прошло родео, и уже после этого обратился к ученому:
— Прошу вас, сеньор, будьте настолько любезны, поделитесь со мной своими планами. У меня создалось такое впечатление, что вы не очень хорошо представляете себе, с чем сопряжено путешествие в Андах.
— Напротив, сеньор, — возразил ему приват-доцент, — я очень хорошо знаю, что нас может ожидать. Я читал книгу французского путешественника Амеде Жака [41] об экспедиции, маршрут которой проходил от Рио-Саладо до Чако.
— Мне никогда не приходилось держать эту книгу в руках, но, должен вам признаться, даже если бы я и имел ее перед собой, все же не стал бы полностью полагаться на мнение автора. Видите ли, никто не может передать с помощью описаний, пусть даже самых красочных, какие лишения и опасности подстерегают человека, отважившегося туда забраться. Хотя бы потому, что автор книги просто не мог испытать все из них. Он описывает одни ситуации, а вы попадете в другие. Дело в том, что в Гран-Чако надо быть постоянно готовым к любым неожиданностям. Подумайте об этом серьезно, прошу вас, обсудив все «за» и «против» со своим слугой, а сейчас ответьте мне вот на какой вопрос: когда вы планируете расстаться с так называемым доном Пармесаном?
— А почему мне надо с ним расставаться? Несмотря на все его странности, он все же приятный, образованный человек.
— Он — сумасшедший, и не более того.
— Но ведь он… — прекрасный хирург.
— Вы так полагаете? Значит, он сумел внушить вам это, только и всего. Дело в том, что все, что связано с хирургией, в его устах — это бред, навязчивая идея. Несмотря на то, что в его заплечном мешке вы на самом деле можете найти хирургические инструменты, этот сеньор еще ни разу в жизни не отрезал ни у кого ни единого волоса или ногтя.
— Бог мой, идея-фикс… — пробормотал обескураженно доктор. — И он только воображает себя хирургом…
— А что тут особенно, с другой стороны, если взглянуть на вещи философски, — сказал эстансьеро. — На белом свете полным-полно людей, одержимых какой-либо страстью, переходящей порой в болезненную манию, но никто почему-то не считает их безумцами. Может, только по одной-единственной причине — не придают этому бреду никакого значения, вот и все. Ведь, если не копать глубоко, многие безумцы ничем особенным от нормальных людей не отличаются, тем более если не предлагают никому ничего ампутировать. Я знаю, например, одного человека, чья идея-фикс заключается в том, чтобы повсюду раскапывать кости животных, живших на земле миллионы лет назад. Я думаю, если бы Ной был уверен, что эти одержимые представляют собой что-то ценное для науки, он бы непременно захватил кого-нибудь из них, живших на земле и до Потопа, в свой ковчег, но он почему-то этого не сделал.
— Сеньор, вы ошибаетесь, — возразил приват-доцент, — раскопки костей доисторических животных — вовсе не идея-фикс, а вполне достойное и чрезвычайно важное для науки занятие. Тот, о ком вы говорите, видимо, палеонтолог, в таком случае, вести раскопки — это его профессия, так же как, кстати, и моя. Вы меня очень заинтересовали этим человеком. Скажите, он находится где-то поблизости, не так ли?
