какому-нибудь преданному и опытному офицеру. И тем не менее, как только эти немцы нам опять попадутся, я постараюсь их прикончить. Надоели: все время путаются у нас под ногами. Ладно, сейчас не до них! Ты посмотри только, какие люди тут нас встречают!
И он указал в сторону того костра, у которого сидел человек, выделявшийся среди всех мощным телосложением.
— Это Отец-Ягуар, ты хочешь сказать?
— Он самый! И сейчас эта собака получит мою пулю!
Гамбусино вскинул свое ружье. Но эспада изо всех своих сил потянул приклад к себе.
— Не стреляй! — воскликнул он. — Твой выстрел выдаст нас!
— Ты что, думаешь, я такой дурак, что сам этого не понимаю? Это я так, примерился, руки, понимаешь ли, чешутся. Нет, раньше, чем мы не раздобудем лошадей и не будем иметь возможности сразу же после выстрела удрать, я стрелять не буду. Давай-ка поскорей займемся лошадьми!
Когда они подползли к тому месту, где паслись лошади, гамбусино пришла в голову неожиданная идея.
— Здесь мы, пожалуй, можем себе позволить пострелять. Это будет имитация нападения.
— Да ты что? Не видел, сколько абипонов они тут уложили?
— Видел, видел. А где, скажи мне, те абипоны, что остались в живых?
— Ушли, наверное…
— Ты так думаешь! Как они это могли сделать, интересно? Отец-Ягуар расположил людей в лагере так, что по внешней его границе находится человек сто камба, не меньше. Нет, абипонам сквозь этот заслон никак не пройти. Слушай, я только одного не понимаю: если бы абипоны хотели прорваться через этот заслон, убитых среди них было бы гораздо больше.
— Но они могли быть сброшены в воду.
— Не думаю! Камба не такие дураки, чтобы портить бесценную в данных условиях воду, и…
Он неожиданно замолчал, оторопев при виде открывшейся перед ним невероятной картины. У костра сидели рядом как ни в чем не бывало еще вчера злейшие враги, абипоны и камба.
— Они, они вместе… — прошептал совершенно потерявший от изумления способность связно говорить гамбусино. — Сидят рядом как ни в чем не бывало…
— А тебе не померещилось?
— Нет, посмотри-ка вон туда сам. Глазам не верю!
— А что тут такого особенного? Абипоны проиграли сражение, и все оставшиеся из них в живых сдались на милость победителя.
— Сдались на милость победителя? Ты, видно, плохо знаешь индейцев. Это совершенно исключено. Нет, они не пленники. Хотя бы потому, что руки у них не связаны.
— С ума сойти можно! Правда! Это все штуки мошенника Ягуара, не иначе. Только он мог примирить абипонов и камба.
— Но абипоны, мне кажется, еще легко отделались, они ведь были нападающей стороной.
— О, Отец-Ягуар дьявольски умен. Он понимает, что слишком большие потери в этом случае непременно возбудили бы жажду мести и новую вражду. Держу пари, что камба даже ничего не отобрали у абипонов и, так сказать, даровали им прощение, не преминув, конечно, заметить, что их потери в этом сражении — наказание за все их былые грехи.
— Что-то не очень мне верится в такое всепрощенчество камба!
— Если бы тут не был замешан Отец-Ягуар, я бы тоже в это не поверил. Дело в том, что это не первый случай, когда он мирит заклятых врагов. Как ему это удается — черт его знает! Красноречив, собака, умеет найти к этим дикарям подход. Я тебе больше скажу: любой путч обречен на неудачу, если Отец-Ягуар задумает его расстроить. Впрочем, какое нам теперь дело до путча? У нас ведь есть цель поважнее, а, Антонио? А вот, кстати, и две лошадки двигаются прямо к нам. Ну прямо как по заказу. Моя — правая, твоя — левая.
И они осторожно поползли к лошадям. Те были хотя и без седел, но с уздечками. Уздечки помогли конокрадам: ухватившись за болтающиеся ремни снизу, они смогли, только самую малость приподнявшись из травы, беспрепятственно увести животных. Уже у каменных ворот в долину, гамбусино сказал:
— Ну вот видишь, как у нас все славно получилось. Значит, теперь действуем так: как только доберемся до Тукумана, там пересаживаемся в дилижанс. На нем мы доедем до Сальты быстрее, чем верхом.
— А дальше?
— Там купим мулов, от которых в горах больше толку, чем от лошадей.
— Это мне известно, но где мы возьмем деньги на покупку мулов? У меня, например, сейчас нет ни гроша за душой.
— Как будто в моих карманах что-нибудь есть! Но зато у меня в Сальте имеется приятель, который с большой охотой снабдит нас всем необходимым в долг.
— Как его зовут?
— Родриго Серено.
— Ага, и он — экспедитор, который живет в пригороде, на улице, ведущей на Инжуй?
— Да, он — владелец большой гостиницы, дает напрокат лошадей и мулов, а кроме того, у него есть, пожалуй, еще штук двадцать разных интересных занятий.
— Да, это именно тот парень, который и мне знаком.
И они понеслись галопом к тому месту, где лежали их подстреленные Отцом-Ягуаром лошади, чтобы снять с них седла.
Прошло совсем немного времени, и двое камба отправились к каменным воротам у прохода в долину, чтобы сменить часовых. Не обнаружив никого на посту, они тем не менее не подняли тревогу и ничего не сказали Отцу-Ягуару, должно быть, потому, что расслабились в атмосфере общего веселья у костра. И даже когда Отец-Ягуар сам вскоре подошел к ним специально для того, чтобы проверить, все ли в порядке на посту, они не обмолвились ни словом об исчезновении своих предшественников. Двух пропавших лошадей тоже никто не хватился: они принадлежали абипонам, а пасли их камба, и все получилось, как по пословице «у семи нянек дитя без глазу» — и та, и другая сторона думали, что беспокоиться об их охране должна не она.
Веселье у костров растянулось аж за полночь. Почти все белые были там в роли виновников торжества, во всяком случае, так вели себя по отношению к ним благодарные индейцы, я говорю «почти все», потому что были среди них два человека, которые старались держаться в тени и разговаривать шепотом. Это были доктор Моргенштерн и его верный Фриц. А разговор между ними шел следующий.
— Как вы думаете, — спросил Фриц, — сколько еще будет длиться эта пьянка?
— Не могу тебе ничего сказать по этому поводу. У меня нет подобного опыта, — ответил доктор Моргенштерн. — В певческом обществе Ютербогка я не мог его приобрести.
— Да, право, жаль, что в Ютербогке не умеют так гулять, а то мне уже надоело смотреть на это, хотелось бы знать, когда они закончат. Кстати о пении, герр доктор! Вот вам прекрасный шанс продемонстрировать всем свой голос, здесь, в Гран-Чако, ценятся хорошие голоса, особенно баритоны. Почти так же высоко, как хорошие волосы, крепкие зубы и отчаянная храбрость.
— А что, по-твоему, мы в их представлении не достаточно храбрые люди?
— Увы…
— Увы? Как? Мы же с тобой добровольно присоединились к авангарду сражающихся и даже поднялись на скалу, чтобы первыми встретить врага. Разве это не храбрость?
— Хм! Вы хотите услышать откровенный или дипломатичный ответ?
— Ну, разумеется, откровенный!
— Тогда, значит, так: мы вели себя не столько храбро, сколько опрометчиво.
— Опрометчиво, по-латыни «препроперус»? Но почему ты так думаешь, дружище?
— Потому что мы слишком суетились насчет того, чтобы проявить себя, тогда как это было нам вообще запрещено.
— А ты думаешь, на проявление смелости нужно чье-то разрешение? Ну нет, я свободный человек и ни в чьих разрешениях на этот счет совершенно не нуждаюсь.
— Я — тоже. Однако я не могу игнорировать тот факт, что, состоя у вас на службе, должен выполнять
