— Ты всегда привередничаешь, приятель, — заметил Люсьен, слегка качая головой. — Но я полагаю, мы кое о ком забыли.
— Тоже верно. И как насчет третьего? — осведомился Гарт. Он позволил двоим удрать, каким-то образом догадавшись, что Люсьену именно этого и нужно, и теперь следил за третьим.
Улыбка Люсьена угасла, он спустился с лестницы и приблизился к бандиту.
— Я еще не решил. Если он расскажет мне то, что я хочу знать, я, возможно, его не кастрирую. — Он приблизился еще на шаг. — Боже милостивый, Гарт, ты только взгляни на эту рожу. Какое уродство, по крайней мере то, что видно из-под грязи. Он чем-то напоминает крапивника, не правда ли? Итак, ты что-то хочешь спеть мне, милая птаха?
Гарт смутился, но промолчал. По-видимому он был слишком пьян и чего-то не заметил, что-то такое, из чего Люсьен понял, что это не просто попытка ограбления. Разумеется, Ортон мог счесть, что Лондон подходит ему больше, чем сельская местность, и подослал наемных убийц. Но в таком случае он недооценил этого человека. Для того чтобы справиться с Люсьеном Тремэйном, недостаточно четырех неуклюжих мерзавцев, подобранных на Пикадилли.
Оставшийся разбойник трясся от страха. Когда Гарт схватил его за шиворот, его и без того отвратительная физиономия расплылась, и он захныкал:
— Да не знаем мы ничего. Джеки нас нанял, чтоб мы его убрали, вот и все. — Он обращался к Гарту. — Вы уж пустите меня, добрый сударь. Он ведь не шутит, когда говорит, что кой-чего мне отрежет. Пустите меня, сударь, я ничего не знаю.
Люсьен ткнул бандита острием кинжала.
— Ты не поешь, маленький крапивник, — угрожающе заметил он. — Ты ревешь, как сопливый младенец, и я начинаю терять терпение. Наверняка уважаемый Джеки сболтнул тебе, кто заплатил за то, чтобы положить конец моей земной жизни. Шепни же мне это имя, маленький крапивник, и я позволю тебе упорхнуть.
— Я ж сказал вам! Я не знаю! Джеки болтал, что повидался с кем-то, когда наведывался в гости к своей мамаше, вот и все. Ради Бога, сударь, отпустите меня! Ох, Господи! Я ж обмочусь со страху! Пожалуйста, сэр!
Гарт слегка ослабил хватку, вполне уверенный, что бандит не способен убежать, и взглянул на друга. Лицо Люсьена было темнее тучи, рот сжался в прямую линию. Люсьен был способен, не моргнув и глазом, прикончить этого человека — Гарт нисколько не сомневался. Он слегка встряхнул бандита:
— И где живет мамаша Джеки, черт бы ее побрал? Скажи нам, и ты еще успеешь умереть от сифилиса. Да побыстрее, парень, а то я вижу, что мой друг мистер Тремэйн уже утомился и может случайно махнуть ножом.
— В Суссексе! Джекина мамаша живет в Суссексе!
Лицо Люсьена застыло, и он опустил нож.
— Отпусти его, Гарт. А не то Хоукинсу придется специально нанимать уборщиц, чтобы отмывать лестницу от его дерьма, — тихо сказал он, отвернувшись.
Перепуганный насмерть бандит помчался прочь, а Гарт, тут же позабыв о нем, обратился к Люсьену:
— Суссекс, Люсьен? Если бы этот мерзавец сказал про Сент-Джеймс-стрит, я бы еще понял. Но Суссекс? Я понимаю, что проявляю непростительное любопытство, но не пора ли нам поговорить о том, что случилось после твоего возвращения с Полуострова?
— А может быть, и нет, дорогой, — бросил в ответ Люсьен, поднимаясь по ступенькам и не потрудившись даже взглянуть на друга. Хоукинс, сжимая устрашающего вида пистолет, приоткрыл дверь. — Спасибо тебе за помощь, дружище. Я этого не забуду. Правда.
Он поколебался, задержавшись на последней ступеньке.
— Но постой. Что-то мелькнуло у меня в голове. Я плохо помню этот вечер, Гарт. Ты вполне можешь обвинить меня в рассеянности. Я не говорил тебе, что собираюсь завтра бросить городскую суету? Нет? Все понятно. Прости мне невольную грубость. Как это ни грустно, я должен сейчас распроститься с тобою и пожелать тебе доброй ночи. Как жаль, ведь мы только успели встретиться.
Он оглянулся, всмотревшись в темный переулок, куда убежали бандиты.
— Тебе ничто не угрожает, Гарт. Твой кучер спокойно доставит тебя домой.
— Ты собираешься отправиться в Суссекс? — Гарт и сам знал ответ, однако больше ничего не приходило ему на ум. Попытка предложить себя в спутники будет отклонена — если не просто проигнорирована.
— В Суссекс? Да, пожалуй, что туда. Или же к черту в ад, милый Гарт, — тихо отвечал Люсьен, перешагнув порог. — Я уже успел побывать в обоих местах и отчаялся найти между ними разницу.
ГЛАВА 7
Как известно, от любви до ненависти один шаг, Люсьен же полагал, что это всего лишь две стороны одной медали или две гримасы на одном лице.
Самого себя он считал одновременно жертвой любви и ненависти, а его жизнь в последний год представляла собой некое неустойчивое сочетание этих двух чувств, терзавших его и ставивших перед ним загадки, смысл которых не был понятен ему самому. Он научился находить некоторое удовлетворение в той жизни, которую вел в Лондоне: он вообще стал получать удовольствие от жизни, и хотя его мало волновали слухи и сплетни, заслуженная им в свете репутация приятно щекотала ему нервы. Обществу он казался таинственным, загадочным и опасным Люсьеном Тремэйном, хотя сам он прекрасно понимал: грозная фигура, покорившая свет, была всего лишь жалким результатом утраты иллюзий.
У него не было настоящих друзей, кроме Хоукинса, который знал все, да, пожалуй, Гарта, который не знал ничего. Однако Люсьен не считал себя несчастным. Истинная дружба предполагает близость, взаимную привязанность, а Люсьен утратил способность к тому и другому. Он оказался в положении, когда он ни от кого не зависел и совершенно ни о чем и ни о ком не беспокоился. Даже о себе. Особенно о себе.
И все же Люсьен не мог отделаться от страха, что где-то в глубине, под маской холодности, за черными непроницаемыми глазами и циничной улыбкой все еще скрывается обиженный, плачущий ребенок.
И именно этот ребенок, с горечью подумал он, заставил его остановить двуколку на вершине зеленого травянистого холма, откуда как на ладони был виден Тремэйн-Корт, лежавший в долине.
Как он ненавидел это место. Как он любил его.
Усадьба больше напоминала французское шато, нежели английский замок — сравнение, которое после возвращения с войны представлялось Люсьену верхом насмешки.
Облупившиеся стены казались пыльными и серыми в слабом утреннем свете. Хотя фасад мог еще сойти за белый на закате, когда солнце посылало свои последние лучи на литые решетки и каменные колонны.
Люсьен прекрасно помнил историю Тремэйн-Корта.
Прапрадед Эдмунда Тремэйна, Холлис, единственный сын удачливого торговца углем из Лидса, перебрался в Суссекс подальше от всякого напоминания о торговле. В те времена Тремэйн-Корт именовался Поместье Кингсли и переходил из рода в род вот уже на протяжении шестисот лет — с самого своего основания. Века засилья католицизма и последовавшая за ними разруха привели род Кингсли к нищете, что дало Холлису Тремэйну возможность приобрести поместье. Кингсли были вынуждены перебраться в тесный коттедж на самом краю их бывшего имения.
Холлис, не тратя времени даром, начал грандиозное строительство и перепланировку дома. Снаружи была насажена березовая аллея и устроен закрытый передний двор, а позади построена обширная терраса, едва ли меньше самого дома. К обоим ее концам были пристроены обособленные павильоны с гостиными и отдельными выходами в сад.
В поместье, купленное Холлисом, входило и несколько близлежащих ферм. Став помещиком и землевладельцем, Холлис год от года все дальше уходил от торговли углем, и семейство приобретало все большую респектабельность. Однако лишь после брака Эдмунда Тремэйна с Памелой Кингсли, единственной
