которые недоступны нам — беднягам, лишённым чутья. Следы оленей её не интересуют, потому что Сюзи, к счастью, не охотница до крупной дичи — страсть к мышкованию заслоняет от неё все остальное.
Но запах ондатры — совсем другое дело! Держа нос у самой земли и косо вытянув хвост, она выслеживает этого грызуна до самой его норы, которая после понижения уровня Дуная оказалась над водой. Сюзи суёт нос в отверстие, жадно вдыхая упоительный запах дичи, и даже начинает разрывать нору — занятие это совершенно безнадёжно, но я не вмешиваюсь, чтобы не портить ей удовольствия. Я лежу, распластавшись на животе в мелкой тёплой водичке, подставляя спину палящему солнцу, и вовсе не тороплюсь идти дальше.
Наконец Сюзи поворачивает в мою стороны облепленную землёй морду. Виляя хвостом и тяжело дыша, она идёт ко мне и с глубоким вздохом ложится в воду рядом. Так мы лежим около часа, а потом Сюзи встаёт и просит, чтобы мы пошли дальше.
Мы продолжаем путь вдоль почти уже совсем сухой старицы, обходим пригорок и оказываемся у очередного озерца, над которым, не подозревая о нашем приближении — ветер дует в нашу сторону, — сидит огромная ондатра, превосходящая самые смелые мечты Сюзи, гигантская богоподобная крыса, крыса неслыханной величины. Сюзи застывает как статуя, и я тоже.
Затем медленно, точно хамелеон, шаг за шагом она начинает подкрадываться к сказочному зверю. Ей удаётся подобраться к крысе на удивление близко — пройдена уже половина расстояния, которое нас разделяет. И ведь всегда есть шанс, что ошеломлённая неожиданностью крыса прыгнет в полувысохшее озерцо, из которого нет выхода. Нора же её, вероятно, находится там, куда вода доходила прежде, в нескольких метрах от того места, где она сидит. Но я недооценил этой крысы. Внезапно она замечает собаку и молнией бросается вверх по склону, а Сюзи мчится за ней.
Она настолько сообразительна, что не пробует догнать крысу, а старается отрезать её от норы. И в этот миг Сюзи издаёт страстный вопль, какой лишь очень редко вырывается из собачьей груди. Возможно, не растрать она энергии на этот вопль, ей удалось бы схватить крысу, потому что их разделяет всего полтора метра, когда та исчезает в спасительной норе.
Полагая, что Сюзи примется разрывать вход в нору, я ложусь в тёплую грязь, но маленькая чау-чау только с вожделением обнюхивает его, а потом разочарованно отворачивается и присоединяется ко мне. Как и я, она чувствует, что день достиг своей кульминации: поёт иволга, квакают лягушки: а огромные стрекозы, сухо треща крыльями, гоняются за терзающими нас слепнями. Доброй охоты им! Мы продолжаем лежать так до вечера, и я предаюсь такому бездумному покою, что со мной не сравнится ни одно животное, разве что крокодил. Сюзи это надоедает, и за неимением лучшего занятия она начинает преследовать лягушек, которые, обманутые нашей долгой неподвижностью, возобновили свой концерт. Сюзи подкрадывается к ближайшей лягушке и испытывает на этой новой добыче свой «мышиный» прыжок. Но её лапы с плеском опускаются в воду, а лягушка, целая и невредимая, ныряет в глубину. Смигивая брызги с глаз, Сюзи осматривается — куда же делась лягушка? Она видит её — во всяком случае, ей так кажется — на середине озера, где шишки водной мяты несовершенному собачьему зрению, возможно, представляются лягушачьей головой. Сюзи осматривает подозрительный предмет, наклоняя голову сначала налево, потом направо, а затем медленно, очень-очень медленно входит в воду, плывёт к растению и кусает его.
Оглянувшись со страдальческим видом, чтобы проверить, не смеюсь ли я над её глупой ошибкой, она поворачивает, плывёт к берегу и ложится рядом со мной. Я спрашиваю: «Пошли домой?», и Сюзи вскакивает, отвечая «да» всеми средствами, какие только есть в её распоряжении. Мы пробираемся сквозь джунгли прямо к Дунаю. Мы далеко ушли от Альтенберга вверх по реке, но течение несёт нас со скоростью девятнадцать километров в час. Сюзи больше не проявляет никакого страха перед этим широким водным пространством и неторопливо плывёт рядом со мной, позволяя течению нести себя. Мы выбираемся на берег возле того места, где я спрятал одежду, и я торопливо орудую сачком, собирая вкусный ужин для моих рыбок. Затем мы, довольные и счастливые, возвращаемся в сумерках по той же тропе. На мышином лугу Сюзи на этот раз ждёт удача: она ловит подряд трех жирных полёвок, компенсируя своё фиаско с ондатрой и лягушкой.
Сегодня мне надо ехать в Вену, хотя, судя по прогнозу погоды, предстоит собачья жара. Мне надо отвезти в издательство эту главу. Нет, Сюзи, тебе нельзя пойти со мной. Ты же видишь — я в брюках. Но завтра, Сюзи, завтра мы снова переплывём Дунай и если очень постараемся, то, может быть, даже поймаем ондатру. Ту самую!
О КОШАЧЬИХ ИГРАХ
Словно бы его призванье
Было только в подражанье.
В некоторых творениях природы непостижимым образом соединяются красота и функциональность, художественное и техническое совершенство — таковы паутина паука, крыло стрекозы, великолепно обтекаемое тело дельфина и движения кошки. Эти последние не могли бы стать лучше, даже если бы их разрабатывал самый гениальный хореограф, и не могли бы стать ещё эффективнее даже под руководством создавшего их лучшего из тренеров — борьбы за существование. И кажется, будто кошка сознаёт красоту своих движений, потому что она словно наслаждается ими и проделывает их только затем, чтобы показать их совершенство. Подобная игра, игра движений, занимает особое место в жизни изящнейшего из животных.
Что такое игра? Это один из труднейших вопросов психологии как человека, так и животных. Мы совершенно точно знаем, что имеем в виду, когда говорим, что котёнок, щенок или ребёнок играет, но дать настоящее определение этому крайне важному виду деятельности чрезвычайно трудно.
Все формы игры обладают одним общим свойством: они коренным образом отличаются от «серьёзной» деятельности: но в то же время в них прослеживается явное сходство с конкретными, вполне серьёзными ситуациями — и не просто сходство, а имитация. Это справедливо даже в отношении абстрактных игр взрослых людей — ведь покер или шахматы позволяют им дать выход определённым интеллектуальным способностям. Однако, несмотря на лежащее в её основе уподобление, игра — понятие чрезвычайно широкое. Она охватывает и чопорный церемониал старинного менуэта, и чурки столярничающего мальчугана.
Когда крольчонок от избытка энергии скрадывает след, хотя за ним не гонится никакой хищник, это игра, и ребёнок, который изображает машиниста, тоже играет. Читатель, возможно, уже решил, что ему предстоит выслушать отвлечённую лекцию об общих признаках этого вида деятельности у людей и животных. Но я возвращаюсь к теме, обозначенной названием главы, — к кошачьим играм. Быть может, некоторые наблюдения над конкретными примерами бросят свет на проблему игр.
Котёнок играет со своей традиционной игрушкой — клубком шерсти. Он неизменно начинает с того, что трогает его лапкой — сначала осторожно и вопросительно, вытянув её и загнув подушечку внутрь. Затем он выпускает когти, подтягивает клубок к себе и тут же отталкивает или отпрыгивает назад и припадает к полу. Весь подобравшись, он насторожённо поднимает голову и так внезапно, что кажется, будто он неминуемо должен удариться подбородком о пол.
Задние ноги выполняют своеобразные чередующиеся движения — он то переступает ими, то скребёт, словно отыскивая твёрдую опору для прыжка. Внезапно он описывает в воздухе широкую дугу и падает на игрушку, выставив вперёд сведённые вместе передние лапы, Если игра достигла определённой кульминации, он даже может начать кусаться. Котёнок снова толкает клубок, который теперь закатывается под буфет, в щель, слишком узкую, чтобы котёнок мог пролезть туда. Изящным «отработанным» движением котёнок подсовывает под буфет одну лапу и выуживает свою игрушку наружу. Те, кому доводилось хоть раз видеть, как кошка ловит мышь, немедленно замечают, что наш котёнок, которого мы разлучили с матерью чуть ли не слепым, проделывает все сугубо специализированные движения, помогающие кошке в охоте на основную её добычу — на мышей.
Ведь для диких кошек мыши — это их «хлеб насущный».
Если мы теперь усовершенствуем игрушку, привязав её к нитке и подвесив так, чтобы она болталась, котёнок продемонстрирует совсем иную систему охотничьих движений.
Он высоко подпрыгивает и хватает жертву обеими лапами, сводя их широким захватывающим движением. Во время этого прыжка лапы кажутся неестественно большими, так как когти выпущены, пальцы растопырены, а пятые рудиментарные пальцы согнуты под прямым углом к лапе. Это хватательное движение, которое котята с восторгом проделывают в игре, абсолютно точно, до мельчайших деталей,
