нельзя – слишком велик риск. Фейд, еще раз – Атридес должен выглядеть так, чтобы его не стыдно было показать репортерам. Потом – твоя воля, но до подписания чтоб он мне был как картинка. Я не приму никаких извинений.
Увы, всем этим многообещающим планам не было дано осуществиться. Обе эскадрильи, успешно миновав Панджшерское ущелье, расстреляли город ракетами, учинив страшнейший переполох, и сообщили по радио, что кроме отдельных выстрелов переносных комплексов, активности ПВО не отмечено.
– Атридес умнеет на глазах, – проворчал Кромвель. – Н-да, мальчик не спешит демонстрировать мне свои зенитные ухищрения, бережет их для дела. Молодец, молодец… Дай-ка мне наших челноков. Танго- три, я Чарли-один, пятиминутная готовность. Запускайте моторы, парни, ждать больше нечего.
Но бомбардировщики в тот день так и не поднялись в воздух. Буквально через три минуты пришло сообщение.
– Чарли-один, я Фокстрот-пять, на юго-восточном уступе группа людей с белым флагом.
– Это что за чудеса, – пробормотал Дж. Дж. – Прорыв? Рехнулись они, что ли? Фокстрот-пять, я Чарли-один, сколько их?
– Я Фокстрот-пять, их четверо, один из них – император.
– Что? Фокстрот, повторите еще раз, не понял!
– Повторяю – с ними император.
Тут Кромвель вымолвил горячее словцо, каркнул: «Спасибо, Фокстрот-пять, продолжайте наблюдение», и перешел на другую волну.
– Кавалерия, планы меняются, «Мираж», как меня слышите? Срочно изолировать юго-восточный уступ, захватите оборудование для экспресс-анализа ДНК. Фейд, барон чертов, Атридес выскочил на восточный уступ – перехвати его немедленно, и живым, слышишь ты, живым! Я сейчас вылетаю! – и, бросив наушники, заорал. – «Харриер» мне, живо! Отменить атаку! Ждать указаний!
Очевидцы рассказывают, что Фейд Харконнен как ошпаренный кинулся к гравициклу и взмыл в небо, не обращая внимания на крики и панику охраны; через две минуты стартовал и маршал, едва не спалив вошедшую в историю командирскую палатку – но оба опоздали. Пол Атридес успел доиграть последнюю театральную сцену в своей жизни. В полной парадной форме, с тремя золотыми валиками на погонах и переговорником за ухом, он подошел к краю уступа и произнес трагическим шепотом: «У меня одна просьба – не убивайте их. Здесь нет их вины», после чего шагнул вниз с четырехсотметрового обрыва.
Через минуту из-за скал вылетел Фейд-Раута, заложил сумасшедший вираж, словно вознамерившись разбить машину о базальтовые стены, и без малого грохнулся о камни рядом с императором. Соскочив с сидения, барон подбежал к трупу и стал его лихорадочно ощупывать и тормошить. Поздно, поздно. Муад’Диб был явно и безнадежно мертв, затылок размозжен, позвоночник переломан, тело сплющено ударом.
– Мразь! – в бешенстве закричал Харконнен, пиная безжизненную плоть. – Ублюдок!
Он чувствовал себя ограбленным.
Фейд выхватил фрименский вакидзаси и в бессильной ярости полоснул Атридеса по лицу. Кровь потекла, но императору уже было все равно. Барон с силой швырнул меч о камни.
С громовым ревом, вздымая тучи песка, в двух шагах от него сел маршальский «Харриер». Подняв фонарь, Кромвель сказал: «Эй, кто-нибудь» – и спрыгнул на чьи-то подставленные руки и плечи.
– А, дьявол, – сказал он, приблизившись. – Все-таки эта скотина сумела испортить нам праздник… Клеопатра хренова… Ну как же так… Ну не доглядели…
Фейд лишь по-звериному заворчал от злости и издалека замахнулся на поверженного врага.
– Прекратите, барон, что за ребячество, – вяло пожурил его Кромвель. – Ну что же… да. Примите мои глубочайшие извинения за несдержанное обещание, боюсь, поединок не состоится, потрясен, каюсь, форс-мажорные обстоятельства. Кстати, поздравляю с возвращением ваших законных владений на Арракисе, в городе вовсю сдаются.
Фейд в ответ лишь еще раз непристойно выругался, поднял далеко отлетевший кинжал и зашагал прочь. Кромвель удрученно покачал головой, глядя на тело.
– Дженкинс, привезли аппаратуру? Проведите идентификацию, и отвезите его на базу, в Хорремшах, в холодильник. А вы, господа, не стойте тут как истуканы… достоитесь до червя… У нас сегодня много дел.
Такая мистическая личность, как Муад’Диб, не могла не оставить после себя положенного количества легенд и преданий. И действительно, императора после смерти сопровождает целый шлейф различных невероятных историй – на двух из них придется остановиться, ибо они поистине выдержали испытание временем.
Первая совершенно очевидна и неизменно сопутствует всем почившим тиранам, властителям, вождям, царькам, а также пиратским капитанам. Она гласит, что незадолго до кончины император в каком-то укромном месте спрятал какие-то несметные сокровища.
Правда, любители поисков таинственных сундуков в романтических пещерах сразу попадают в довольно затруднительное положение. Дело в том, что за все время правления Муад’Диба никто и нигде на Дюне не видел ни единой пригоршни алмазов, рубинов или, скажем, штабеля золотых слитков. Пол Атридес любил власть и ее атрибуты великой любовью, но к материальным символам богатства был абсолютно равнодушен; он обожал помпезную архитектуру и тяжелые дорогие ткани, в которых являлся толпам фанатиков, однако едва ли кто-то может припомнить хоть один перстень у него на руке. Он был артистом, но никак не накопителем. Единственная коллекция драгоценных украшений в Арракине, принадлежавшая императрице Ирулэн, была осмотрительно вывезена еще до войны; все деньги на императорских счетах присутствовали в чисто виртуальном виде, а все вещественное золото-валютное обеспечение хранилось в иностранных банках очень далеко от Дюны, и неудобство подобной системы Муад’Диб ощутил в полной мере, столкнувшись с противодействием ландсраата. К тому же к концу войны дом Атридесов был практически банкротом, и даже легендарный трон из хагальского кварца был заложен и перезаложен.
Но мало кто всерьез надеется раскопать в пустыне некие груды золота. Нет, наши кладоискатели жаждут богатства иного рода – того, что и составило славу императора. Естественно, это спайс – смысл существования и единственное сокровище Дюны, и неудивительно, что первое, что приходит в голову, – это мысль о том, что владыка спайса успел захоронить в секретном подземелье безмерные запасы бесценного зелья – чтобы потом, вернувшись, вновь обеспечить себе силу и власть.
Нечего и говорить, что эту же выигрышную для себя линию гнут и авторы официальных мифов, причем их герои умудряются заветную сокровищницу находить – забавно, что ее часто изображают в виде стеллажей с бочками – можно подумать, что Пол Муад’Диб был любителем засолки огурчиков. А поскольку единственным известным публике местом на Арракисе является съетч Табр, то, разумеется, все чудеса спайсового изобилия туда и помещают.
Напомню, что съетч Табр – это два очень скромных по масштабам коридора (один около восьмидесяти метров, второй – около ста), прорубленные в скалах южнее Защитной Стены. Туристический автобус идет туда из Арракина чуть больше часа. Эта близость к столице сыграла в судьбе съетча весьма печальную роль – перфораторы кандидатов на роль новых монте-кристо превратили его когда-то аккуратные стены в сплошные дыры и провалы, и ямы эти, как правило, доверху забиты пустыми пластиковыми бутылками и обертками от гамбургеров, которые многие привозят с собой из города, а многие покупают здесь же, у входа. Увы, мусор – единственное, что можно отыскать в табровских скалах, и не только там.
Весь фокус в том, что спайс – вещество, практически не поддающееся хранению. Природный необработанный спайс, извлеченный из песчаного ложа – так называемая «смолка» – сохраняет свойства примерно полторы недели, в зависимости от качества партии, что и определяет графики всех добывающих маршрутов. Первично обогащенный спайс – знаменитые брикеты – держится несколько дольше, при благоприятных условиях – около месяца, после чего годится разве что на удобрения. Даже глубоко переработанный спайс, уже в кристаллическом виде, при самом оптимальном режиме способен пролежать лишь полгода – и то к концу этого срока его цена падает на порядок.
Но спайс никто и никогда не хранил, тем более так долго – подобно электроэнергии в древности, он незамедлительно потреблялся в тех же количествах, что и производился. Конвейер добычи и поставок – как
