Игорь стал периодически позванивать Насте.
А она — периодически наведываться в его квартирку.
По легко сложившейся традиции, по новому ритуалу.
Постирать ничего не надо? — всегда собиралась она поинтересоваться на пороге, но вспоминала его недоброе предсказание и вовремя себя останавливала. Похоже, ей просто нравилось играть в измену, как играют в шахматы или в кегли. А Игорь устраивал ее деликатностью, скромностью, бесшумностью. Но быстро надоел, как только приелась игра в «себя другую».
Она до сих пор все-таки надеялась, на самом краю отчаяния — до него оставалось всего ничего! — что Артем вдруг вспомнит о ней, о ее жалком существовании, что он обернется к ней, улыбнется, как было когда-то очень давно, и скажет… Ну это не важно, совершенно безразлично, что он скажет, лишь бы сказал хоть что-нибудь…
— Ой боже! — повторяла мать. — Мужиком родился — мужиком и умрет! Не пойму, что тебя связывает с твоим замечательным мужем?!
— Сашка! — привычно отзывалась Настя.
Мать вздыхала. В этом ее вздохе звучало привычное, невысказанное: «И это все, Настенька?!»
А что? Разве этого мало? Темноголовая Темина дочка Сашка по прозвищу Клякса, которая любит вставать и тихо блуждать ночами маленьким призраком по квартире…
Настя никогда не помышляла о разводе. Она по-прежнему надеялась на неожиданные перемены к лучшему.
У Игоря оказалась довольно приличная врачебная практика: он слыл неплохим диагностом и давно обзавелся домашней клиентурой. Он почти никогда не раздвигал свои красные шторы: любил полумрак, часто гасил всюду свет и устраивал иллюминацию только при визитах больных.
— Настенька, извини, ты не подождешь на кухне? — робко спрашивал Игорь. — Очень просили срочно проконсультировать человека… Звонили близкие друзья.
И Настя послушно удалялась на кухню с книгой в руках.
Игорь, казалось, пришел в этот мир для того, чтобы его везде и всюду обманывали. Продавцы, едва завидев его бородку интеллигента и длинные волосы, тотчас воодушевлялись и вытаскивали из-под прилавков залежавшиеся товары. Игорь в восторге приносил их домой, как свои самые удачные приобретения.
Насте несколько раз удавалось спасти доверчивого, лопоухого доктора на краю гибели, выбросив в мусоропровод отливающее весенней зеленью мясо и подозрительно потолстевшие консервные банки с грибами и кукурузой.
Она понемногу привыкла к своему недотепе и часто с удивлением пыталась догадаться, как же он остался живым до ее появления в его квартире.
Роман продолжался.
— Ты меня только, пожалуйста, извини заранее за мою дерзость великую! Но, по-моему, ты говорила, что мечтаешь покататься на лыжах? Вдоль красной реки и до синей горы?
Мобильник басил чересчур знакомо, слегка запнувшись на первом слове.
— А когда я мечтаю покататься, я случайно не говорила? — справилась Валентина.
— Что-то такое на границе между субботой и воскресеньем… Или воскресеньем и понедельником.
Так, кажется…
— Довольно неопределенно. Но во втором случае мы почти сразу попадаем на работу.
— Ах да, прости! Совсем забыл! Ты ведь у меня любительница поспать… Тина, по некоторым причинам мне удобнее в воскресенье. — Он стал серьезным. — Придется тебе выспаться в машине.
Идет?
— Идет, — согласилась она.
— Какая ты у нас нынче кроткая да терпеливая, — неожиданно съязвил он. — Даже снова соглашаешься на пытку холодом! А кто-то, помнится, сказал, что я настоящая скотина! Как же ты соглашаешься опять ехать с таким в лес? Да что там — в лес! Это полбеды!
Как ты соглашаешься с таким мерзавцем спать?!
И ведь уже не в первый раз!
— Жаль, что у меня нет под рукой большого сугроба… — пробормотала Валентина.
Тарасов засмеялся.
— Ладно, твоя взяла! Я подъеду к одиннадцати.
Результат имеет силу приговора.
Утром в понедельник Юлька, как обычно, вбежала к Тарасову в кабинет, шлепнулась на стул, открыла было рот для приветствия и замерла в недоумении. На батарее нагло развалились огромные ботинки президента.
«Что они там делают?» — подумала Юлька.
Он поймал ее удивленный взгляд.
— Сохнут, что же еще? — раздражаясь, буркнул Тарасов.
— Юлька глянула под стул президента: Тарасов сидел в одних носках.
— Утонул! — пробормотала Юлька. — Очевидно, бродил по неведомым тропинкам со следами невиданных зверей… Не успел высушить в машине?
Жанна Александровна ходит с тобой на лыжах? Не знала…
— Не ходит, а бегает, — недобро поправил он.
Да, он не успел… Сказал Насте, что заночует у матери… Что сказала своим Валентина, попавшая домой только утром, — осталось невыясненным.
Они неожиданно оба остановились на лыжне…
Тарасов объехал Валентину и стал рядом.
— «Мой конь притомился, стоптались мои башмаки, — неожиданно тихо пропела она. — Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры…»
И он ответил ей речитативом, хитро ухмыльнувшись:
Вдоль красной реки, моя радость, вдоль красной реки, До синей горы, моя радость, до синей горы…
Они опять, уже привычно, столкнулись глазами…
Оба дружно в унисон вздохнули и улыбнулись.
Спросила у высокого лыжника Валентина.
Он больно стиснул плечи Валентины.
<Здесь и далее стихи Булата Окуджавы.>
— Только не здесь… — тотчас угадала Валентина. — Быстренько искупайся в снегу, тебе не привыкать! Он холодненький, белый и пушистый!
Юлькины глаза наполнились слезами.
— Запомни, Кнопка, что бы тебе там ни глючилось, — жестко отчеканил президент, но его, как всегда, подвели неподвластные согласные, — я никогда не бегаю на лыжах с женщинами! Ни при какой погоде! Потому что бегать с ними для меня примерно то же самое, что соревноваться по прыжкам в высоту с Кляксой! Тащи чай и побольше бутербродов! Я жутко, устал, вымок и хочу есть!
