т а к р а с н а я л а м п о ч к а, э т а р а д и о с т а н ц и я, которая, я знал, где-то там, в далекой Америке, есть.
В этом странном, наверное, для западного человека побуждении не было, между тем, ничего личного, присущего именно мне. Миллионы других людей: умных и глупых, неудачников и баловней судьбы, копошившихся вместе со мной в той, советской жизни, тосковали и тоскуют о том, чтобы любой ценой, любым путем – используя туристскую путевку, гастроль, спортивные соревнования, израильскую визу, а то и ночью, под пулями, под колючей проволокой, в резиновой лодке, с аквалангом, совершенно не задумываясь о том, что ждет впереди – лишь бы о т т у д а вырваться!.. Вот и меня постоянно, годами жгла мысль, что когда-нибудь я окажусь перед этим микрофоном и получу возможность говорить правду людям, поколениям которых ежедневно вдалбливалась в головы злокачественная ложь. И потому я не задумывался над тем, сколько денег мне будут платить и выгадаю я или прогадаю, «изменив судьбу».
Денег же, которые я зарабатывал на радиостанции, нам вполне хватало. Мы с женой ни в чем себе не отказывали; сын учился в прекрасной частной школе, за которую мы не платили ни копейки; потом он поступил в колледж, и, хотя у меня не было ни знакомств, ни связей, сын не только учился бесплатно, но еще получал в колледже деньги на учебники и прочие расходы.
Мой отец, которому я подробно писал о нашей жизни в Америке, с некоторыми затруднениями, но все- таки переводил мои письма на советский образ мышления. Так, например, он не удивлялся, что студенту платят стипендию. Однако, когда я написал ему, что мать моей жены, которая эмигрировала вместе с нами, получает пенсию и снимает отдельную квартиру, папа рассердился и в ответном письме прикрикнул на меня из-за океана: дескать, ври, да не завирайся! Как могла твоя теща получить в Америке пенсию, если не работала там ни единого часу?! Впрочем, я и сам иной раз задумывался: в самом деле, а как это так?..
6.
Но однажды к нам в дверь постучалась совсем другая Америка: у меня заболел зуб.
И опять через весь Нью-Йорк в метро, а потом на автобусе я отправился на пятачок, где среди сверкания прожекторных ламп и шкафов с инструментами царил дантист, который с акцентом, с трудом, но еще говорил по-русски. Услышав мою безупречно чистую речь, он попросил меня заплатить вперед за осмотр и рентген, а затем вынес приговор: удалить восемь зубов и поставить д-в-а м-о-с-т-а.
– А почему это, если болит один зуб, – вскинулся я, – нужно удалять восемь?!
– Потому что они мертвы, – скорбно сказал дантист.
– Но у меня никогда не болели зубы…
– Это беда всех эмигрантов. Перемена образа жизни, пищи, воды – стресс…
Научная дискуссия кончилась.
– А сколько все это будет стоить?
Щелкнул выключатель, и яркий свет, бивший мне в лицо, погас.
– Четыре тысячи восемьсот пятьдесят долларов, – отчеканил дантист, и в глазах у меня потемнело. Я как-то, знаете, не привык еще оперировать – тысячами. Ни в один из месяцев, что я прожил в эмиграции, мой заработок не поднимался до суммы в тысячу долларов.
– Доктор, вас устроит, если я внесу, скажем, пятьсот долларов, а остаток буду выплачивать сотни по три в месяц?
Дантист обиделся:
– Разве я требую у вас всю сумму сразу? Разумеется, я могу подождать: месяц, два. Но я не могу ждать г-о-д!
7.
По дороге домой на углу Кони-Айленд и Брайтон-Бич авеню под цветастым зонтом, водруженным на новенькую тележку, я увидел будущего миллионера. Он торговал сосисками.
– Ну, как делишки? – спросил я.
– Хорошо, – сказал Миша и добавил: – стыд, Володя, я потерял в Америке уже на другой день! (В Союзе он как-никак числился инженером).
Миша угостил меня горячей сосиской, открыл баночку кокаколы и вдруг спросил:
– Хочешь начать со мной бизнес?
– Смотря какой, – солидно ответил я.
Миша глядел на меня в упор, и я понял, что сейчас он скажет что-то ужасное… Но Миша сопел и молчал. Он запустил руку глубоко в карман своих широченных, советского производства штанов, долго шарил там (видимо, колебался: открываться ли?) и, наконец, решившись, шваркнул о никелированный прилавок тележки желтым, размером с долларовую монетку, кругляшом. На лицевой стороне его я увидел рельефно отчеканенную голову статуи Свободы:
– Володя, мы будем штамповать эту б…!
Он побледнел: в глазах полыхало безумство:
– Это чистое золото!
– Миша, – с тоской сказал я. – Ну, подумай сам: зачем я тебе нужен? В золоте я ничего не смыслю, денег у меня нет.
– Я знаю, знаю, – зашептал Миша. – Но, Володя, у тебя есть – язык!
– Какой «язык»? Я же говорю по-английски в сто раз хуже, чем ты на идиш.
– При чем тут «ты – хуже, я – лучше»? – Миша нервничал и сердился: – Неужели у тебя совсем нет этой жилки? Ты же даже меня не выслушал!
Миша перевернул кругляш, оборотная сторона которого оказалась гладкой, и объяснил, что я держу в своих руках «памятную медаль», которую нам предстоит продавать счастливым родителям новорожденных американцев. Если на гладкой стороне выгравировать имя и дату рождения младенца – какой отец, какая мать устоят перед соблазном иметь на всю жизнь «память»? А сколько детей рождается в Нью-Йорке! И Нью-Йорк это только начало. Короче, он, Миша, берет на себя раввинов и еврейские родильные центры, а мне предстоит действовать в англоязычных сферах: вербовать католических, протестантских и прочих гойских священников, которые, используя свой авторитет, будут активно способствовать сбыту медалей…
– Но с какой стати они станут нам помогать? – удивился я и почувствовал, какую боль способна причинить моя вульгарная наивность:
– Во-ло-дя, они же будут падать в долю!..
8.
Почему-то именно в эти дни, когда я старался как можно реже открывать обезображенный рот, когда после продолжительных переговоров дантист удалил-таки мне зубы, пообещав, что, едва подзаживет десна, он б-е-с-п-л-а-т-н-о вставит в-р-ем-е-н-н-ы-е мосты – у меня впервые зародилось сомнение в добросовестности свободной американской печати… Случилось это в приятный послеобеденный час, когда с океана уже потянуло прохладой, и я, развалившись в кресле, углубился в «Нью-Йорк Пост». Читать газету мне было трудно, но тут я как-то очень уж бойко одолел длинную статью о безработице. Незнакомые слова в статье на эту тему встречались редко, поскольку все вокруг: и пассажиры в метро, и соседи по дому, и телевизионные дикторы, и сенаторы, и сам Президент взахлеб говорили о безработице…
После еды меня клонило в сон, и, чтобы продлить ежедневный урок чтения, я стал просматривать самое легкое – объявления: »…
Почему же в каждом бюро, где выдают пособие, стоят в очередях сотни безработных? »…
За каждое объявление заплачены деньги. С какой же стати работодатели выбрасывают свои доллары на ветер вместо того, чтобы позвонить в бюро, где, конечно же, есть картотека, и попросить прислать безработного парикмахера или «энергичную личность»? Очевидно, я не понимал чего-то важного и потому приказал себе не занимать мысли решением государственных дел, а подумать о чем-нибудь земном, например, о том, как бы подработать на стороне четыре тысячи и поскорей заменить «временные зубы» – на «настоящие»… Но не тут-то было: едва я стал просматривать объявления ц-е-л-е-н-а-п-р-а-в-л-е-н-н-о, выяснилось, что подыскать для себя самый скромный приработок намного трудней, чем решить проблему безработицы в масштабах страны.
Ни бухгалтерского учета, ни программирования я не знал. В детективы не годился. Менеджером стать не мог уж хотя бы потому, что никогда не командовал и не умел командовать людьми.
Спускаясь по лесенке престижности профессий все ниже и ниже, я набрел на раздел «ТРЕБУЮТСЯ
