людей, парочки горилл, поглядывавших теперь на грозного Асринда с ненавистью и страхом. Нет, он вовсе не хотел лишаться общества Сариномы, пусть даже неощутимого и не совсем реального, из-за подозрений, возникших на счет синеглазой пассии Хейджа!
Слабый ветер играл в парусах садры, высвистывая протяжную негромкую мелодию, огромный плот неторопливо одолевал пролив, приближаясь к внутреннему Ксидумену и опасным ксамитским берегам, а дни Ричарда Блейда тянулись с томительным однообразием. Впрочем, он мог кое-чем развлечься в пути, и не только сеансами духовного единения с далеким Аррахом, приятными снами да болтовней с бар Кейном; немало времени он проводил и с Тарном, своим вороным скакуном.
Ему не хотелось брать тарота с собой, но Аррах настоял. Странно, оба они знали, что Асринд, старшая ипостась, не вернется из этого путешествия, но Блейдмладший собирал его в дорогу с таким тщанием, словно пытался предусмотреть любые неожиданности. Вот и Тарн… Что будет с ним, когда хозяин покинет этот мир? Не полностью, конечно; но даже шестиногой твари будет нелегко добраться до Тагры, до своего молодого господина из далекого Ханда или хайритских лесов.
Эти воображаемые леса все чаще вставали перед мысленным взором Блейда. Он никогда не видел их и полагал, что странствие на север — на север, а не на юг! — явилось бы достойным завершением этой последней его экспедиции. Там, на севере, была тайна — древний корабль, некогда перенесший ттна через звездные бездны, — и Блейд не отказался бы увидеть его. Не для того, чтобы принести Хейджу какой- нибудь фантастический агрегат вроде ратонского аккумулятора, а просто — увидеть… И пусть Рахи тоже посмотрит, его глазами! Рахи, который вскоре окажется единственным Ричардом Блейдом и в мире Айдена, и в мире Земли…
Расчесывая щеткой мохнатую шкуру Тарна, он усмехнулся. Единственным! Конечно, так и должно быть. И сам он не умрет, не отправится в небытие, ибо он — тоже Рахи… или Эльс, или Ричард Блейд, поймавший жар-птицу второй молодости. Исчезнет только эта телесная оболочка, явно лишняя в создавшейся ситуации.
Тарн, пофыркивая, подтолкнул его рогом в плечо. Он, очевидно, не улавливал разницы между двумя ипостасями своего хозяина, считая и старого, и молодого одним лицом. А может, вороной тарот узнавал господина не по внешнему обличью, а мог улавливать его ментальную сущность, скрытую под оболочкой плоти? Как бы то ни было, Тарн повиновался Асринду с той же непоколебимой готовностью, что и молодому Арраху бар Ригону.
Что ж, подумал Блейд, на пару они одолеют нелегкий путь в северных лесах и, быть может, увидят чудо из чудес, корабль селгов… Любопытно взглянуть на этот огромный древний звездолет, если его не погребла земля Хайры… О большем он не мечтал; все остальное — любовь и тревоги, карьера, богатства и новью странствия, все, все оставалось Рахи. Как и общие воспоминания… Может быть, этот юный бездельник возьмет в руки перо и доверит их бумаге? Вернее, пергаменту?
Ричард Блейд представил свой еще не написанный дневник, толстый фолиант со страницами из телячьей кожи… Огромный том! Или даже два, три… Выглядели они очень солидно, и странник улыбнулся.
Глава 6. Пэр
Айд-эн-Тагра, месяц Сева
(апрель по земному времени)
В шестнадцатый день месяца Сева по Имперскому Пути в сторону города мчалась пышная кавалькада.
Впереди ехал Ричард Блейд — на вороном жеребце, в алой мантии, отороченной серебристым мехом, с золотой цепью на груди, в багряной тунике и такого же цвета лосинах; широкий пояс, набранный из золотых пластин, инкрустированных самоцветными камнями, поддерживал два меча, длинный и короткий. Конь наследника бар Ригонов был убран с неменьшей роскошью: уздечка и седло светлой кожи с серебряными бляхами, красная попона с золотым шитьем, султан из карминных перьев, сверкающие стремена. Всадник на черном скакуне, облаченный в красное и золотое, казался самим светозарным Айденом, решившим навестить свой стольный город.
Рядом с ним неслась прекрасная юная женщина. Вились светлые локоны, плескался по ветру голубой плащ, сияли браслеты и ожерелья, переливались камни в высокой диадеме, огнем горел поясок, перехвативший синий хитон; благородная Лидор, супруга Арраха бар Ригона, гордо восседала на белой лошади. И если муж ее и повелитель напоминал видом своим бога солнца, то она была прелестной и стремительной, как золотой Кром, малая айденская луна.
За этой четой грохотали копыта таротов и боевых коней. Десять шестиногих скакунов, двадцать всадников-хайритов и столько же отборных телохранителей, уроженцев запада, мчались следом, гремя оружием и сверкая доспехами. Северяне ехали, как и положено, по двое: первый, придерживая поводья правой рукой, раскачивал в левой блестящее жало франа; второй баюкал на колене огромный арбалет, чьи стрелы навылет пробивали и ксамитские, и айденские панцири. Каждый из этих хайритов, высоких, широкоплечих, светлокожих, напоминал сурового Грима, Ветра Битв и Мести; их мрачные и грозные лица внушали ужас.
Конные телохранители, из лучших бойцов Киброта и Диграны, ничем, пожалуй, не уступали хайритам. У скакунов их было только четыре ноги, но блеск панцирей и шлемов, трепет вымпелов на высоких копьях, овальные щиты с чеканным гербом создавали столь же воинственное впечатление, как и вид северян. Возможно, этих смуглых воинов, так не похожих на рыжеволосых айденитов из императорского домена, нельзя было счесть сыновьями Грима, но уж к потомкам Шебрет, богини разрушительной войны, они относились без всяких сомнений.
За господами и стражей, позади таротов и лошадей в блестящей сбруе, за вымпелами, летящими по ветру, за всадниками в сверкающих панцирях, трусила гнедая кобылка. На ней подпрыгивал скуластый рыжеватый парень, по виду — истинный айденит (про которых говорили, что веснушек у них больше, чем кожи на лице), облаченный в кожаную безрукавку и штаны, заправленные в высокие щегольские сапоги. У седла его болтался вместительный баул, и парень все время поторапливал свою кобылу, чтобы не отстать от спутников. Несмотря на скромное одеяние, вид у него был уверенный — как и подобает любимому слуге и оруженосцу, отмахавшему со своим господином не одну тысячу локтей по дорогам Айдена и сопредельных стран.
В этот послеполуденный час Имперский Путь, вымощенный гладкими каменными плитами, был почти безлюден. Благородные нобили, желавшие посетить свои загородные поместья, отправлялись туда спозаранку — равно как и те, кто желал покинуть имения, чтобы провести день в столице. Купцам же, ремесленникам, крестьянам и остальному простонародью пользоваться этой дорогой не дозволялось; для них южнее был проложен торговый тракт, выводивший прямо к огромному базару на окраине Тагры. Там днем и ночью царил неумолчный гомон, скрип возов, ржание влекущих повозки лошадей и мулов, вопли и ругань возниц; здесь же стояла благолепная тишина, нарушаемая только мерным топотом стремительно мчавшихся скакунов.
Стоял самый разгар весны, солнце грело уже совсем по-летнему, и только налетавший с моря прохладный бриз напоминал о том, что до настоящей жары еще далеко. Она начнется дней через тридцать, в самый разгар месяца Мореходов, когда Ксидумен застынет голубым зеркалом под жарким безоблачным небом, а южные степи покроются пышными и сочными травами. Тогда заснуют вдоль побережья огромные плоты, выйдут в дальний путь первые караваны и прибавится работы во всех имперских городах: на верфях Диграны и Киброта, в оружейных мастерских Джейда, в рудниках Стамо и кузницах столицы, славной Тагры, где могут сделать все что угодно, от плуга до меча, от золотого браслета до корабельной катапульты.
Месяц Мореходов, подумал Блейд, мерно раскачиваясь в седле. Скорее всего, в одну из теплых его ночей он почувствует пустоту, мрак, сменившие ослепительный взрыв слияния… И значить это будет только одно: его партнер, его вторая половина, его спутник, к которому он так привык за три последних месяца, закончил свой земной путь. А сам он лишится крохотной частицы своего 'я' — последний день жизни Асринда уже не окажется принадлежащим им обоим, но лишь тому, кто странствует сейчас в водах восточного Ксидумена…
Копыта скакунов прогрохотали по мосту, переброшенному через Голубой канал, что тянулся от торгового порта на юг, пересекая и Имперский Путь и купеческий тракт. Мост этот считался одним из чудес Тагры: довольно длинный, в пять сотен локтей, он был изукрашен мраморными перилами, беседками и статуями.
