этом сне, похожем на смерть, он, может быть, почерпнет новые силы и здоровье. Кроме того, они помнили наставление Харикла не предаваться отчаянию, а их личное счастье было настолько велико, что заставляло временами забывать о грустной действительности. Они не отходили от больного, сменяя друг друга около него для принятия пищи и короткого сна; остальное время они проводили вместе в бесконечных разговорах, которые соединяли их все теснее и теснее.
Прошло между тем уже семь дней со времени отъезда Кермадека. Рене не сомневался, что матрос прекрасно исполнит свою миссию и возвратится вместе с Патрисом, на преданность которого Рене мог вполне рассчитывать. Весь вопрос заключался только во времени их прибытия, которое могло быть задержано разными непредвиденными обстоятельствами. Рене был оптимистом по натуре, и его вера в собственные силы действовала гипнотически на окружающих, которые никогда не могли противиться его желанию.
Так проходили часы около изголовья больного, как вдруг тишина была нарушена сильным звоном. Рене бросился к входу и с невыразимой радостью различил корпус «Титании». С бьющимся сердцем повернул он рычаг, открывающий шлюз. Дверь приоткрылась, вода залила внутреннюю комнату, — и «Титания» свободно проникла в нее. Наружная дверь снова заперлась, и с помощью насоса осушилась вся нижняя комната, так что «Титания» очутилась на сухом песчаном дне. Нетерпеливой рукой открыл Рене дверь, ведущую в эту комнату, и бросился к судну, ожидая увидеть перед собой Патриса или Кермадека…
Вместо этого он очутился в объятиях своей матери!
Последовали восклицания, объятия, слезы.
Мадам Каудаль не в силах была оторваться от сына и с радостными слезами обнимала его, беспрестанно повторяя, что не надеялась больше увидеть его. Она то бранила его за безрассудство, то восторгалась его храбростью, осыпала ласковыми словами, которыми привыкла называть его в детстве.
— Тетя! — вмешалась наконец Елена, — было бы недурно, если бы вы уступили на минутку и нам вашего Рене. Мы тоже не прочь обнять его!
— Ты должен благодарить ее! — проговорила мадам Каудаль, освобождаясь от объятий сына.
— Я решилась приехать сюда только благодаря ей. Она внезапно остановилась, как будто пораженная каким-то невиданным зрелищем. Кермадек, тоже стоявший лицом к двери, раскланивался с самой любезной улыбкой. Присутствующие обернулись, и у всех вырвалось невольно восклицание удивления и восхищения: на пороге показалась Атлантис. Привлеченная шумом и веселыми голосами, она остановилась в изумлении перед неожиданной картиной. Такое многочисленное общество было, конечно, непривычно для молодой отшельницы, но более всего ее внимание было приковано к Елене, которая в своем светло-сером дорожном костюме была в высшей степени грациозным существом.
Прислонившись к косяку двери, прижав руку к сильно бьющемуся сердцу, молодая гречанка прислушивалась с волнением к бессвязному потоку слов любви и ласки, которые вырывались у мадам Каудаль. В эту минуту она поняла, какое тяжелое горе быть сиротой, не испытать никогда материнской ласки и любви. Она была так поглощена созерцанием, что не замечала того, что сама служит предметом всеобщего внимания.
Одетая в белые одежды, ниспадавшие широкими грациозными складками, которым позавидовал бы сам Фидий, красавица производила впечатление богини. Вместе с тем ее лицо выражало такую детскую наивность и желание принять участие в общей радости, что она сразу завоевала всеобщую симпатию. Елена тотчас поняла ее настроение и первая бросилась к ней с неподражаемой грацией:
— Атлантис, — проговорила она, — я давно знакома с вами: Рене так много рассказывал мне о своем приключении, что я уже искренне полюбила вас.
Две слезы, как росинки, засверкали на длинных ресницах красавицы.
— Я также знаю и люблю вас, Елена!
Затем голосом, в котором слышалось и почтение, и боязливая нежность, она спросила:
— Это его мать?
Ее голос, ее взгляд ясно выражали: «О, если бы эта женщина могла меня полюбить!»
Рене молчал. Его сердце также билось усиленно от волнения и ожидания; он знал доброту своей матери и рассчитывал, что эта доброта победит все предрассудки. Его надежды были не напрасны. Мадам Каудаль с теплым участием смотрела на молодую красавицу, отгадав под наружной красотой душу одинокого ребенка, жаждущую любви и опоры.
Она протянула к ней руки.
— Придите ко мне, дитя мое! — проговорила она.
С криком радости бросилась Атлантис к матери своего жениха и упала к ее ногам, стараясь поймать ее руку для поцелуя, но мадам Каудаль подняла ее и нежно прижала к своей груди.
Елена и Патрис обменялись с Рене быстрым взглядом. Они поняли, что в эту минуту решалась их собственная судьба.
Между тем, желая исполнить обязанности гостеприимства, Атлантис предложила своим гостям отдохнуть после утомительного путешествия, но доктор Патрис отказался и попросил проводить его к больному, чему молодая хозяйка очень обрадовалась. Поручив Кермадеку проводить дам для отдыха в маленькую, предназначенную для этого комнату и подать им завтрак, Атлантис в сопровождении доктора Патриса направилась к отцу; Рене, по знаку матери, последовал за ними.
— Ты понимаешь, дитя мое, — обратилась мадам Каудаль к Елене, располагаясь на широких подушках дивана, — что было бы неудобно пройти нам с тобой к больному без разрешения доктора. С другой стороны, приличие требует, чтобы Рене…
— Приличие! — засмеялась Елена. — Мне кажется, тетя, что мы не особенно обращали на него внимание, когда решили явиться сюда без всякого приглашения!
— О, Боже мой, ты права! — воскликнула мадам Каудаль, пораженная этим открытием. — Как ты думаешь, Елена, мадемуазель Атлантис считает нас очень навязчивыми?
— Она! — воскликнула Елена. — Чтобы эта божественная головка скрывала бы какую-нибудь мелкую мысль! О, тетя, тетя! Разве вы не видите, что это чудное создание готово отдать нам весь свой дворец и свое сердце? Она очаровательна, и я ее обожаю!
— Ты слишком легкомысленна в своих привязанностях, Елена! — с напускной строгостью проговорила мадам Каудаль.
— О, вы, наверно, тоже любите ее, тетя! Ее невозможно не любить. Не правда ли, Кермадек? — обратилась Елена к матросу, расставлявшему перед ними на столе разные фрукты, которые казались сорванными в волшебном саду.
— Есть, барышня! — отвечал матрос, вытягиваясь в струнку, как перед начальством.
— Признайся, Кермадек, что ты ее больше любишь, чем меня?
— Никак нет, барышня! Для меня, что ни на есть выше всех мать и сестра моего офицера. А только и морская барышня также хоть куда.
— Елена! — заметила мадам Каудаль, когда Кермадек удалился, — зачем ты разговариваешь так фамильярно с этим матросом?
— О, тетя, разве он простой матрос? Он наш друг! И притом я так счастлива, здесь так хорошо! Это царство красоты, счастливая Аркадия! Здесь нет ни злобы, ни слез, ни господ. Мы все равны, и всякая ложь здесь невозможна. Будем же повиноваться только влечению нашего сердца!
— Что ты хочешь сказать, Елена? — проговорила мадам Каудаль, растроганная и взволнованная.
— О, вы хорошо сами знаете, дорогая тетя, но я буду говорить откровенно. Сегодня, при виде Атлантис, я более, чем когда-либо прежде, почувствовала, что я многим вам обязана. Вы для меня были самой нежной матерью, разделявшей все мои горести и радости. Я могла поделиться с вами всяким волновавшим меня чувством, зная, что найду всегда сочувствие и поддержку, и когда я увидела сейчас взгляд этой царственной красавицы, устремленный на вас с мольбой любви, тут-то только мне стало вполне понятно счастье иметь мать. Бедная девушка! Несмотря на окружающую ее роскошь, она более достойна участия, чем какой- нибудь нищий мальчуган, которого утром мать будит своим поцелуем. Мне кажется, тетя, что наша обязанность сделать ее счастливой, окружить ее любовью и заботой; она вполне достойна их!
— Можешь ли ты сомневаться, дитя мое, — проговорила мадам Каудаль, несколько смущенная словами племянницы, — в моем желании разделить твой великодушный порыв. Все, происходящее здесь, странно, очень странно, но, во всяком случае, ты видела, я поцеловала эту красавицу…
