сообща с властями штата Нью-Йорк и даже с представителями всего Нефтяного Общества, был избран особый день.
Франция, как и остальные нации, должна была прислать своих представителей на церемонию открытия, так как празднество принимало характер интернационального события.
Все работавшие пароходы, пришедшие на Нью- йоркский рейд по окончании своей миссии, должны были салютовать из пушек и участвовать в празднестве. Банкет в Far-Rockaway и фейерверк завершали собой это торжество.
Бассейн был построен из каменных плит, листового железа и покрыт железной крышей, — он сам по себе уже являлся одной из достопримечательностей Нью-Йорка.
Публика по мосткам направилась к той стороне бассейна, которая была обращена к морю, — здесь начиналась подводная труба.
Колоссальный медный замыкатель, открываемый и закрываемый при помощи паровой машины, мог герметически закупоривать отверстие трубы. Теперь оно было открыто, и публике, по-видимому, доставляло большое удовольствие заглянуть в этот подводный тоннель, другой конец которого выходил во Францию.
Большинство забавлялось, крича во всю глотку более или менее остроумные шутки, быть может, в надежде, что они будут услышаны и оценены французами в Val-Tre’gonnec'e.
На выходе из бассейна труба, поддерживаемая чугунными мостками и защищенная железным сводом, постепенно спускалась к морю и погружалась в воду в тысяча пятистах метрах отсюда, где груда камней, покрытых цементом, предохраняла ее от различных случайностей. Что касается кабеля, протянутого рядом с трубой, то он тянулся от центрального бюро Far— Rockaway, в Америке, до Бреста, во Франции. Для наполнения бассейна нефтью, притекавшей из Дрилль-Пита по подземной трубе, понадобилось не меньше двух недель.
С самого начала работ доступ к бассейну был строго запрещен для посторонней публики. В то же время замыкатель подводной трубы был привинчен на свое место, и в Val-Tre’gonnec отдано приказание пустить в ход пневматические машины.
Ежедневно французские инженеры, заведовавшие этими машинами, сообщали по кабелю о степени разрежения воздуха в трубе, за чем следили также и в Far— Rockaway по целой серии манометров.
Это разрежение, сначала очень слабое, становилось все значительнее и значительнее, и наконец дошло до нескольких сотых градуса. Этого результата Раймунд ожидал с большим нетерпением, так как он являлся доказательством того, что труба цела и нигде не повреждена.
Все теоретические догадки изобретателя, следовательно, вполне оправдались, — очевидно было, что на глубине сорока пяти метров трубе не грозили ни бури, ни плавучие льды, так как в конце лета и осенью пронеслось несколько сильнейших циклонов.
Оставалось назначить официальное открытие на двадцатое ноября. По мере приближения этого дня пресса Старого и Нового Света все с большим жаром обсуждала все планы предприятия. В общем, все соглашались, что главные трудности были уже преодолены. Самые авторитетные органы печати разделяли это мнение, и даже все недоброжелатели не находили более основательных возражений.
Особенно радовались сторонники Эбенезера. Сам он сиял от удовольствия с тех пор, как убедился, что вместо предполагаемых Раймундом шести миллионов долларов вышло всего лишь четыре тысячи восемьсот тридцать один доллар.
— Одна тысяча сто шестьдесят девять долларов остаются у нас в кассе! — говорил он, потирая руки. — Это — значительная экономия, и я прекрасно поступил, отказавшись от раздела барышей!
— Этот остаток пойдет на непредвиденные расходы, — дипломатично возразил Раймунд, — о них не нужно забывать в нашем деле. Помните, господин Куртисс, что я всегда говорил: шесть миллионов долларов, не меньше!
В его голосе при этом напоминании была какая-то особенно серьезная нотка, что поразило Эбенезера. Потом он вспомнил об этом, но теперь не обратил внимания. Более неотложные заботы занимали его. Нужно было все приготовить для празднества открытия, составить окончательную программу, разослать приглашения, сделать все, что удовлетворяло наивному тщеславию нефтяного короля.
Церемония сама по себе была пустячна: Магда должна была всего лишь повернуть ключ, приводивший в действие могучую паровую машину, которая открывала замыкатель трубы, преодолевая ужасный напор нефти в бассейне и атмосферное давление.
Все обошлось как нельзя лучше.
Магда, приехавшая в парадной карете со свитой молодых людей и девушек, получила от начальника работ в Far-Rockaway громадный букет и крошечный ключ. Вставив ключ, как ей показали, она повернула его, и подземное ворчание, перешедшее вскоре в ясное журчание, указало, что нефть устремилась в зияющее отверстие трубы.
Через две минуты Раймунд объявил, что манометры указывают на присутствие нефти во всем отделе трубы вплоть до места ее погружения в море. Очевидное понижение уровня нефти в бассейне указывало на правильный ход операции.
Тотчас же, по сигналу ракеты, все пароходы, вставшие линией перед Far-Rockaway, стали стрелять из пушек, а вечером весь берег должен был быть иллюминирован нефтяными плошками (эта мысль принадлежала Эбенезеру Куртиссу) и большим фейерверком.
В этот же день в обширной палатке устроен был ленч на шестьсот приборов, на котором собрались главные сановники Нефтяного Общества, иностранные делегаты, инженеры и морские капитаны, содействовавшие предприятию.
На этом банкете многие казались разочарованными тем, что депеша не сообщает о прибытии нефти на французский берег. Пришлось объяснить, что для этого нужно определенное время. По очень точным расчетам Раймунда, требовалось не менее недели.
Верный себе Куртисс пригласил всех на второй банкет на двадцать девятое ноября — для него необходимо было иметь свидетелей своего торжества. С неподдельной радостью прочитал он, вторично садясь за стол двадцать девятого ноября, депешу из Бреста, полученную по кабелю всего два часа тому назад, с такими словами:
Известие было встречено восторженными возгласами. Все спешили пожать руку Эбенезеру, поздравить его и перечислить последствия великого промышленного предприятия.
Среди всеобщего возбуждения никто не заметил странного настроения Раймунда. Один он оставался спокойным и даже несколько озабоченным; один он, по-видимому, сомневался в успехе, казавшемся обеспеченным.
— Шесть кубометров в секунду! — кричал Эбенезер, вытащив записную книжку, чтобы сделать быстрее вычисления. — Это значит, триста шестьдесят кубометров в минуту, двадцать одна тысяча шестьсот — в час, пятьсот восемнадцать тысяч четыреста — в день! Господа, меньше чем за неделю мы доставим по нашей трубе всю нефть, добываемую в Пенсильвании за год! Это вы, мой милый Фрезоль, подали такую чудную мысль! — добавил он в порыве благодарности, обращаясь к своему молодому компаньону.
На этот раз он, как и все, был поражен той холодностью, с которой относился Раймунд ко всем этим восторгам.
«Подождите, не все еще кончено!» — казалось, говорило все выражение его лица.
И как бы в подтверждение его сомнений, Кассулэ принес только что полученную депешу. Молодой француз прочел ее, встал и стукнул ножом по столу, по американскому обычаю, чтобы заявить о своем желании сказать несколько слов.
— Господа, мне жаль нарушить ваше веселье, но сейчас пришло неприятное известие, которого я ожидал с часу на час: нефть перестала течь в Val-Tre’gonnec… После двух или трех часов деятельности подводный сифон стал давать ничтожное количество нефти и наконец остановился. В настоящую минуту — полный застой!
