— Да, это было хорошее время!.. — вздохнув, проговорил молодой ученый.
ГЛАВА II. Брат и сестра
Мориц Кардик, глава и душа экспедиции, несмотря на свою молодость, вполне обладал знаниями и опытом, необходимыми для того, чтобы с успехом выполнять начатое им трудное предприятие. Воспитанник Дьеляфуа, он изучил под руководством этого достойного учителя тысячи тайн своего дела, усвоил метод изысканий, постиг малейшие приметы, по которым можно различить драгоценную находку под слоем вековой пыли; кроме того, он обладал терпением, которое помогает человеку переносить, не жалуясь, всевозможные лишения, болезни и неудобства; наконец, ему присуще было то героическое упорство, которое противостоит упадку мужества и непослушанию подчиненных, их недоверию и тупости… Будучи бретонцем по происхождению, он был снабжен порядочной дозой упрямства, присущего его соотечественникам. Если у него составлялся какой-либо план или являлась какая-либо мысль, — не было, кажется, силы, способной заставить молодого археолога от них отказаться.
Оставшись сиротой шестнадцати лет и будучи единственным покровителем и защитником нежно любимой сестры, он сказал себе: «Я заменю отца и мать Катрин… Отчего мне, ее брату, не быть для нее лучшим руководителем, чем постороннее лицо? Можно добиться всего, чего хочешь!».
И он бодро принялся за свои новые обязанности.
В то время, когда свирепствовавшая эпидемия унесла в могилу обоих его родителей, молодой человек только что блестящим образом окончил лицей в Ванне. Его отец, известный профессор, при жизни своей устроил все уже для отправления сына в Парижский лицей, где юноша должен был приготовиться для поступления в одно из высших учебных заведений. Теперь положение вещей значительно изменилось. Следовало ли Морицу придерживаться намеченного плана? Помещать ли сестру в пансион до того дня, когда положение его сделается более определенным, и он будет в состоянии взять ее к себе? Все друзья их семейства советовали юноше поступить таким образом, находя это наиболее разумным и практичным. Но десятилетняя девочка, бледная и хрупкая, умоляла брата не покидать ее.
— О, Мориц, возьми меня с собой в Париж!.. Не оставляй меня одну среди чужих… Я умру!..
Юноша в крайней нерешительности целый день думал о том, что ему делать. Молящие, полные ужаса восклицания сестренки раздирали ему душу.
Эти восклицания не были капризами избалованного ребенка. Хотя сестра Морица и не была больной в прямом смысле, но не отличалась и хорошим здоровьем; оттого ее покойная мать никогда не расставалась с ней; она даже не допускала мысли отдать ее в пансион, тем более, что отец и брат находили большое удовольствие быть первыми наставниками дитяти. «Бог знает, что станется с ней, — размышлял Мориц, — когда она внезапно лишится окружающих ее забот и будет поставлена в совершенно новые условия жизни?! Нельзя же допустить, чтобы сестра зачахла и в самом деле умерла, как она говорила!»
После целого дня размышлений сознание своих обязанностей, как старшего и к тому же единственного брата, восторжествовало: Мориц решил, что возьмет с собой сестру в Париж. Кардики далеко не были богачами, их доходы не превышали трех тысяч франков. Впрочем, соблюдая известную экономию, с этими деньгами можно было кое-как перебиваться даже и в Париже. О прислуге Мориц не заботился: он знал, его верная няня, старая Элоиза, ни за что не согласится расстаться с ними; старушка тем охотнее готова была последовать за детьми в Париж, что там у нее была сестра замужем за мелким торговцем в Пасси.
Сказано — сделано. Нечего и говорить о тех препятствиях, которые встретил в своей жизни шестнадцатилетний юноша, будучи заброшен в незнакомый город; но он никогда не падал духом и привел в исполнение всю намеченную им программу действий. Катрин, помещенная вместе с Элоизой в небольшой квартирке, находившейся невдалеке от Люксембургского сада, росла счастливой и нежно оберегаемой. Благодаря брату, она почти совсем не испытывала горя раннего сиротства и выросла красивой, сильной девушкой, очаровательной не только по наружности, но и по своему уму и образованию.
Кардикам достались, как бы в наследство, солидные дружеские связи их отца с ученым миром Парижа. Они встретили радушный прием у лучших здешних профессоров. Некоторые из последних вызвались позаботиться о научном образовании сирот. Под их руководством Мориц неустанно принялся за науку, а так как с железным здоровьем он соединял необыкновенную силу ума, то ему смело можно было предсказать успех. И действительно, как выше уже было замечено, он блестящим образом завершил свое образование. Вскоре после того случилось событие, имевшее влияние на всю дальнейшую карьеру молодого археолога: к величайшей своей радости он был приглашен участвовать в археологической экспедиции Дьеляфуа. Но тут возник один вопрос: как отнесется сестра к этой разлуке? согласится ли расстаться с Морицом?
Словом, девушка в конце концов убедила брата. Добрая Элоиза перебралась к своей сестре в Пасси и с тысячами напутствий, вся в слезах, проводила свою госпожу «к дикарям», как говорила бедная старушка.
В продолжение нескольких дней Мориц был в страшной тревоге, опасаясь, что поступил опрометчиво, сдавшись на просьбы сестры. Но когда он увидел ее за делом, веселой, здоровой, неутомимой, хорошей советчицей и помощницей, не отступающей ни перед какими трудностями, то мало-помалу успокоился, и через несколько недель должен был сознаться, что сестра была для него просто незаменима. Безукоризненная хозяйка, она исполняла в лагере обязанности казначея, секретаря, сиделки и доктора, смотрела за кухней и гардеробом; эти многочисленные обязанности не мешали ей, кроме того, в случае нужды помогать брату и своей киркой.
Жизнь брата и сестры возле Хамадана была далеко не роскошною. Средства в их распоряжении были очень небольшие, и поэтому самая строгая экономия представлялась безусловно необходимой. Тем не менее общий вид лагеря представлял весьма заманчивую картину. Мориц расположил его на обширном лугу, усеянном группами деревьев и орошаемом быстрым ручьем. Местоположение было прекрасное, а когда солнце озаряло белые палатки, зеленые ветви шалашей и трехцветное знамя, развевавшееся в центре, — эта жизнь на вольном воздухе представлялась очень привлекательной.
Центральный шалаш лагеря, более обширный, чем прочие, служил одновременно салоном, столовой и приемным залом. Здесь члены экспедиции проводили дождливые дни и вечера по окончании работ. Несколько ковров местного производства, недорогие, но с большим вкусом выбранные украшения для стен, изобилие книг, европейское и персидское оружие, искусно разложенное на отдельных подставках, и цветы, беспрестанно обновляемые Катрин, — придавали уютный и почти элегантный вид этому простому жилищу. Шалаш мадемуазель Кардик, примыкавший к правой стене, вмещал в себя только походную кровать и простой, но полный туалет. Мориц устроил свой шалаш как можно ближе к шалашу сестры, чтобы молодая девушка и днем, и ночью находилась под его охраной. Ящики, инструменты, запасы продовольствия и одежды помещались немного далее, под присмотром Гаргариди, слуги-грека, который очень искусно устроил кухню на открытом воздухе, в яме, вырытой им в земле. Когда шел дождь, он накрывал импровизированную кухню плетеным щитом, так что очаг всегда мог действовать исправно.
Каждое утро шалаш молодой девушки был осаждаем нескончаемой вереницей туземцев, которые являлись к ней со своими недугами. Каждый европеец в глазах персов — непременно «хаким» (доктор): его совет исполняется с такой же точностью, как нами — совет наших знаменитостей медицинского мира. Походная аптека Катрин помещалась в большом ящике из орехового дерева и стояла в одном из углов шалаша. Туземцы с разинутыми ртами смотрели, как молодая девушка брала из этого ящика флаконы с разными этикетками и привычной рукой раздавала лекарства, которые, по ее мнению, могли быть полезны «ее больным». Особенное удивление выказывали женщины, которые с подавленными восклицаниями толкали одна другую локтями.
Этот ящик производил на них впечатление арсенала волшебств…
Скоро слава «ханум-фаранги» (француженки) распространилась по всей стране, и отовсюду стали приходить массы народа только для того, чтобы ее увидеть. Хорошо владея персидским языком, молодая девушка старалась втолковать этим бедным людям некоторые элементарные понятия о гигиене и чистоплотности. Но надо сознаться, что ее проповедь имела мало успеха: сыны Ирана продолжали выказывать необыкновенную привязанность к нечистоплотности, унаследованной ими от предков…
В ожидании завтрака брат и сестра показали приезжим весь лагерь, устроили прогулку по берегу ручья и, наконец, исполняя желание лейтенанта, который, как истинный кавалерист, хотел видеть лошадей, — отправились взглянуть на последних. Вдруг из лагеря раздался странный, пронзительный крик.
— Ах, Боже мой, что это такое?! — вскричал доктор Арди. — Вероятно, мулла созывает правоверных на молитву?
