Прежде всего он достал из одной ниши в святилище циркуль гигантских размеров, начертил им на полу перед алтарем полукруг и велел всем встать на колени по черте дуги последнего. Затем, поставив перед алтарем золотую курильницу, он насыпал в нее смолы, зажег последнюю от лампы, которую принесла с собой Леила, и бросил в пламя щепотку какого-то порошка. Мгновенно пламя вспыхнуло розоватым светом, струйки дыма поднялись от курильницы, и странный, опьяняющий запах наполнил святилище.
Все эти операции маг проделывал, бормоча про себя какие-то заклинания. Его лицо при этом совершенно преобразилось: неизъяснимое величие проглядывало во всех его чертах, а ввалившиеся глаза светились, как глаза орла.
Медленным шагом, торжественно взошел он потом на ступени трона, стоявшего за алтарем. В его руках было уже знакомое Морицу изображение солнца, укрепленное на длинном, гибком золотом стержне, и какой-то аппарат странной формы: молодой археолог различил в нем серебряный и золотой рефлекторы, какие-то тонкие блестящие стержни, спиральные нити. Что сделал старик с этим аппаратом, Мориц не успел рассмотреть, но вдруг ослепительный свет заставил всех присутствующих закрыть глаза.
Когда они через несколько мгновений снова получили возможность открыть глаза, то взорам их представилось фантастическое зрелище. Весь храм был залит блеском, который испускало из себя лучезарное солнце. Центральный бриллиант его рассыпал мириады лучей, которые горели и отражались в окружающих более мелких камнях. Алмазы слепили глаза своими радужными переливами; сапфиры бросали голубое пламя, гранаты и рубины — кроваво-красное, смарагды — зеленое, топазы, аметисты, аквамарины, бериллы светились всеми цветами радуги.
Маг стоял на нижней ступеньке трона, лицом к присутствующим, и медленно вращал над своей головою громадный опал, испускавший зловещий желтоватый свет. Монотонное, заунывное пение вылетало при этом из уст гебра.
Эта картина произвела на присутствующих неизъяснимое впечатление. Бесчисленные образы, странные, почти бесформенные, наполнили их душу. Им казалось, что они присутствуют при создании миров, что первобытная жизнь в ее колоссальных формах зарождается перед ними. Неведомые страшилища, страшные ящерицы, гигантские змеи, казалось, извивались и ползали у их ног… Потом вдруг им показалось, что как бы на гигантских крыльях они переносятся через пространство, видят мириады звезд, ослепительных солнц и комет. В то же время шум, подобный то плеску волн, разбивающихся о плоский песчаный берег, то реву разъяренного урагана все более и более поражал их слух.
Глаза расширялись, лица бледнели, прикованные взоры не могли оторваться от пылающего солнца. Тем временем жесты мага делались все порывистее, пение громче. Его фигура, казалось, выросла, и он головой доставал вершины свода. Его глаза метали молнии, все тело, казалось, испускало свет…
— О, довольно, отец! Довольно! — простонала Леила, простирая свои руки к старику.
Но тотчас, опустившись на землю, молодая девушка застыла как труп. В ту же минуту Катрин упала возле подруги. Мориц и Гаргариди еще продолжали стоять на коленях. Но напрасно хотели они подняться, бороться с чарами, возвратить себе свободу, — могучая сила сковала их, и несчастные скоро погрузились в могильный сон.
Как только маг увидел, что все жертвы его застыли в гипнотическом обмороке, он прекратил пение и жесты, положил на алтарь бриллиантовое солнце и, сойдя со ступеней трона, приблизился к лежавшим. Брошенный на них взгляд убедил старика, что чары сделали свое дело. Тогда, не теряя времени, он запер шкатулку, оставив магическое солнце блестеть и гореть под собранными золотым отражателем лучами огня, и взял на руки безжизненную Леилу. С этой ношей старик вышел из святилища, даже не оглянувшись на приговоренных им к смерти.
Следуя легким и уверенным шагом, он скоро достиг выхода, открытого Морицом, повернул вращающийся камень и через несколько минут выходил уже из устья колодца. Здесь он положил свою ношу на траву, закрыл тяжелую плиту и, вытащив из кармана какой-то стальной инструмент с заостренным концом, начертил на камне несколько странных знаков. Затем старый гебр снова взял Леилу на руки, поклонился луне, показавшейся в этот момент на небосклоне, и направился по дороге к Башне молчания.
ГЛАВА XX. Раскопки профессора Гассельфратца
Теперь, читатель, вернитесь назад к тому времени, когда Мориц вместе со своим слугой и старым магом спустился в подземные недра. Как помнит читатель, это произошло вечером, а на следующее утро, едва солнце показалось на горизонте, его первые лучи осветили картину оживленной деятельности, кипевшей на месте первоначальных раскопок Морица. В заброшенных траншеях толпилась масса рабочих в своих синих балахонах, с кирками и заступами в руках. Стук и звон этих инструментов раздавался так же, как в лучшие времена миссии Кардика. Но вместо стройных силуэтов Морица и его сестры на этот раз виднелась слонообразная фигура профессора Гассельфратца, самодовольно толкавшегося среди рабочих и время от времени обращавшегося к последним с речами на немецко- персидском языке собственного изобретения.
Профессор был человек ловкий: он сумел втереться в доверие к губернатору Хамадана, принцу Абдул- Азису, и прежде всего добился у него запрещения Морицу продолжать работы. А затем, после неудачного визита молодого археолога, он получил от губернатора фирман, дававший ему право самому производить раскопки всех курганов Хамаданской долины, с условием, чтобы все найденные драгоценности представлялись во дворец.
Получив этот фирман, немец решил, не теряя времени, воспользоваться предоставленным ему правом. Но продолжать раскопки на том месте, где они были с таким успехом начаты Морицом по указанию мага, профессор не посмел, опасаясь встретиться лицом к лицу с молодым французом. Поэтому он счел за лучшее вести работу на месте, первоначально избранном Кардиками. Рабочие у него были те же, что и у Морица; только на этот раз они работали гораздо усерднее, подбодряемые палочными ударами, на которые не скупились отданные в распоряжение Гассельфратца солдаты Абдул-Азиса.
Тем временем загадочное исчезновение Кардиков не осталось незамеченным. Жители Хамадана начали толковать, будто сам шайтан унес фаранги. Другие, менее суеверные, утверждали, будто они отправились в Тегеран, чтобы обратиться с жалобой непосредственно к шаху. Этот последний слух побуждал профессора с удвоенной энергией вести раскопки. Однако сначала последние оставались без всякого результата; наконец в один прекрасный день кирки рабочих застучали по какой-то каменной постройке куполообразной формы, сложенной из прочно зацементированных огромных камней!
Профессор от радости не чуял под собой ног. Он бросался во все стороны, кричал, говорил речи, ругался; его лысый череп ежеминутно покрывался обильным потом. Он уже мечтал о том, как будет докладывать о своем великом открытии Лютцен-Бауценской Академии Наук, как обогатит музей своего родного города. Его повелитель, светлейший князь Оттон XXIV, наверное, пожалует его тогда титулом хранителя музея, он поселится в казенной квартире, проживет очень долго и умрет, скопив много золота и славы. Не ограничиваясь этим, мечты профессора шли еще дальше: он представлял, как Оттон XXIV пожалует ему, сыну простого колбасника, дворянское звание и вожделенную частицу «фон», — как он, герр фон Гассельфратц женится на молодой красавице-баронессе, как многочисленное племя маленьких фон Гассельфратцев наследует в равной степени красоту матери и знания отца.
Соблазняемый подобными мечтами, немец энергично кричал на солдат, сопровождая свои приказания внушительными жестами. Те в свою очередь усиленно награждали рабочих палочными ударами. Однако, несмотря на старания, отрыть весь купол в этот день им не удалось. На следующее утро профессор поднялся чуть свет и принялся снова торопить рабочих. Наконец купол был весь вырыт. На горе Гассельфратца, в нем, однако, не оказалось никаких отверстий, через которые можно было бы проникнуть внутрь. Напрасно рабочие изрыли всю землю кругом — повсюду их кирки тупились и разбивались о гранит необыкновенной прочности. Эта была ни более ни менее, как отделанная сверху скала, выходившая из почвы; понятно, что никакие инструменты не могли с нею ничего поделать.
Раздумывая о том, что теперь делать, профессор вдруг услышал топот нескольких галопирующих по долине лошадей. Он поднялся на край траншеи и, приложив руку к глазам в виде зонтика, начал вглядываться. Вдали, среди тучи пыли, ясно виднелись цвета французской военной формы, — то был лейтенант Гюйон с доктором Арди и свитой. Они галопом подъехали к лагерю Кардиков, сошли здесь с лошадей и постучались в двери центрального шалаша, над которым развевалось трехцветное знамя. Ответа, однако, не было, и посетители отошли в сторону, видимо, совещаясь, куда могли деваться их
