захлопали в ладоши. После первого же удара об бутылку я потерял сознание и на этом все кончилось. Очухался только дома, в ящике. Мотоциклист массировал мне лезвие и приговаривал: Дай дураку нож стеклянный, он и его разобьет.Рядом Беньчики откачивали Кирбиша. Он хоть и здоровый, но против лома нет приема, бутылка и его доконала.
Булатку мы в тот день так и не увидели. Только старик Панский ходил ее точить. Вернулся злой.
– Такая, – говорит, – стерва. Тупая, как открывашка, а гонору, как у Катаны. Только и слышно, я такая растакая, булат класса А, а не какая-нибудь там дамасска подзаборная.
На следующий день Булатку Треугольничиха пользовала, а Хозяин прыгал вокруг и матерился.
– Брей! – кричал.
А Булатка только возмущалась, что она, мол, супер-пупер булат, а не бритва. На третий день Хозяин обнаружил на Булатке пятно ржавчины. Мы думали, он ее убьет. Только Треугольничиха возмущалась.
– Подумаешь, – бреньчала она брусками, – это с каждой женщиной бывает, раз в месяц!
Хозяин рассвирепел, и сослал Булатку в гараж к блатным. Про гараж, я еще не рассказывал. Страшное место. Жили там сплошные уголовники, кто из пилы сделанный, кто из рессоры, напильники всякие, заточенные, с рукоятками изолентой замотанными. Не дай бог к ним попасть, враз отверстие под темляк развальцуют. Так Булатка нам и не досталась. Зря Кирбиш раскатал РКу.
Как-то, вечерком, поперся Хозяин в гости. Меня взял, и швейцарца. Нажрались они, как водится, и давай над нами издеваться. Правда, в этот раз не страшно, только войлок мной резали, да провода какие- то. Обратно ночью потащились. Идем мы, снежок под ногами скрипит, звезды на небе качаются. Я на кармане повис, воздухом дышу. Гляжу, навстречу два урода ползут. Мне они сразу не понравились. И точно:
– Курить есть?
– Нет.
– А в рыло?
Дальше мне не видно было, но, судя по звуку, Хозяин просьбу уважил и в рыло дал. Потом мы в снег полетели. Тут Хозяин меня и вытащил. Я сходу одного по ноге тяп, а там штаны, кальсоны, увяз я, короче. Тогда Хозяин меня тычком воткнул. Это уже лучше пошло, кровянка потекла. Один за ногу держится, верещит, а второй цепь достал и на Хозяина. Что произошло, я не понял, но резанул я его куда-то душевно. Кровь, аж фонтаном брызнула. А где-то рядом сирена, как завоет, и мигалки голубые. А дальше шепот:
– Прости, брат!
И полетел я, а потом в снег упал, провалился. Холодина страшная. Снег во все дыры забился. Мимо пробежал кто-то. Менты кругом топтались, про маньяка рассказывали, который двух подростков порезал и убежал. У меня уж и лезвие примерзло. Все думаю, прощайте, ножи братья, такая моя судьба ножевая, не справедливая.
Пришел я в себя в ящике. Обогрели меня, обтерли. Панский маслом угостил.
– Как так, – спрашиваю, – я же в снегу замерз. Хозяин меня бросил.
А Мотоциклист на швейцарца кивает:
– Его, благодари. Это он шухер поднял. Сначала ключи подговорил, чтоб Хозяину дверь не открывали. Потом нам рассказал. Мы в ящике забаррикадировались. Хозяин ломился, ломился. Алик его даже за палец цапнул. Потом мы ему ультиматум нацарапали. А Хозяин понял, взял Кирбиша, швейцарца с фонариком и ушел. Через час тебя принес, замороженного, а сам плачет:
– Простите меня, ножики, больше никогда так не буду.
Я когда весь этот рассказ услышал, заплакал.
– Братья, говорю, мои ножевые, спасибо вам!
Такая наша жизнь, непредсказуемая. Так что, теперь, у нас в ящике полное ножевое братство, один за всех и все за одного!
