вкусные блюда, отправились пахать.
Поплыл над Черневцами рокот танковых дизелей. Один «Шерман» за правосторонними домами, другой – за левосторонними пошли «в атаку на огороды». Механики-водители с большой осторожностью тронулись с места, волнуясь, выдержат ли нагрузку самодельные прицепные приспособления? К тому же надо дать время и «плугатарям» освоиться с нелегким навыком управления плугом. Ведь стоит чуть замешкаться, и лемех уже скользит по поверхности земли, соскребая только траву… С каждым метром движения вперед увереннее вели машины механики-водители, становились тверже шаги идущих за плутами.
Необычная картина вспашки огородов танками привлекла внимание сельчан: вездесущие ребятишки, белые как лунь старики, согбенные старухи, несколько молодух высыпав на задворки, молча наблюдали за происходящим.
К середине дня была проложена последняя борозда. Заглохли танковые моторы – над Черневцами снова воцарилась тишина. Лишь возле школы слышались радостные голоса женщин, готовивших большой праздничный обед танкистам, какого не было на этой истерзанной войной земле более трех лет.
Я приказал готовить танки к дальнейшему маршу. Залить в баки последние запасы дизельного топлива, проверить ходовую часть «Шерманов».
Сильно хромая (неделю назад вывихнула ногу), ко мне подошла Ганна Ивановна. Крепко обняла, расцеловала: «Вам трудно представить, какую радость вы нам подарили! Расправились плечи у односельчан, в один день они освободились от давившей их беды. Огромное-преогромное вам спасибо, дорогие наши воины!» Пожала руки, поцеловала каждого танкиста и пригласила всех нас и колхозников к столу. Закрыв люки «Эмча», экипажи направились к школе…
Много разных обедов было на длинной фронтовой дороге, но этот запомнился на всю жизнь. Не блюдами, не крепостью и количеством «сугревного», а атмосферой застолья и особенно слезами…
Прошло более года, как я в действующей армии… Смоленщина, Белоруссия – везде я видел безбрежное горе, полностью сожженные города и села. А тут, в украинском селе, нам пришлось впервые за войну увидеть светлые, легкие слезы женщин, благодаривших нас за «добре дило».
«Шермана» уходили на запад. За околицей собрались и стар и мал, провожая нежданно-негаданно явившихся «пахарей» в дальнюю фронтовую дорогу, тайком осеняя крестным знамением… Геннадий Капранов и еще несколько парней обещали приехать в это село после Победы. Видать, приглянулись им чернобровые хохлушки… Не сбылась их заветная мечта. Остались они лежать в братских и одиночных могилах в городах и весях, на полях Румынии, Венгрии, Чехословакии, Австрии. Мир их праху!..
Прими, земля!..
Коль уж заговорил я о павших, то скажу и о том, как обходились со своими и чужими убитыми.
Я не помню, чтобы в стенах Саратовского танкового училища, да и в ходе дальнейшей армейской службы поднимался вопрос о подробностях, ритуале погребения павших на ратном поле. В уставах того времени были до предела короткие слова: «Специально выделенные команды хоронят погибших». Как? Где? Ни слова… По-христиански умершего предают земле на третий день после кончины. А где эти дни взять, когда ежесуточно идут бои?
На фронте продолжительность этого печального ритуала и его содержание зависели от времени, каким располагали живые – однополчане сраженного в бою. Иногда хоронили друзей наспех и шли дальше. Было время – по-иному поступали.
Всю войну мы, танкисты, хоронили своих товарищей сами. Никаким «похоронным командам» не передавали. Если эта трагедия приключалась в подвижных формах боя – павшего предавали земле подразделения обеспечения батальона или бригады. А вообще старались, пусть второпях, своего собрата по экипажу, взводу и роте положить в землю собственными руками.
Хоронили, как правило, недалеко от места гибели. Если близко был населенный пункт – на его кладбище или на площади; в зарубежных странах – в оградах костелов. Если смерть настигала воина в чистом поле, то выбирали высоту или опушку леса или рощи. Чтобы можно было «привязать» топографически место захоронения к ориентиру. Штаб батальона обязательно составлял карточку места погребения, в которой описывалось место нахождения могилы.
В других случаях поступали иначе. Скажем, во время отражения ударов противника с целью деблокирования окруженной Корсунь-Шевченковской группировки в феврале 1944 года и танкисты, и пехота понесли значительные потери. В этой обстановке убитых хоронили в братских могилах. Место такого массового погребения выбирали у дороги, на высотке. Часть, назначенная ответственной за этот ритуал, также составляла карточку этого захоронения. В ней указывалось: место нахождения могилы; в каком ряду кто положен с указанием звания, фамилии, имени и отчества.
Бывали случаи, когда место своей могилы указывал сам смертельно раненный, последнюю волю которого старались исполнить.
В мае 1945 года, когда танковые армии с севера и юга устремились к восставшей чехословацкой столице, передовой отряд одной из частей ни то 3-й, ни то 4-й гвардейских танковых армий прорвался в центр Праги, завязав тяжелый бой. Танкисты, несмотря ни на что, отбивали у врага квартал за кварталом, помогая пражанам. Танкодесантник Беляков был тяжело ранен в живот. Его перенесли в маленький госпиталь восставших, что помешался в монастыре. Чехословацкие врачи пытались спасти советского солдата, но он был обречен. В монастыре на небольшой башенке находились куранты. И когда они мелодично отбивали определенный час, прислушиваясь к их голосу, солдат прекращал стонать, лицо его чуть светлело. А вскоре, когда ему стало очень плохо и заиграли часы, он попросил чешских врачей: «Когда я умру, похороните меня недалеко отсюда, чтобы я всегда слышал этот прекрасный бой». Это были его последние слова. Ночью он скончался… Пражане выполнили просьбу тяжело раненного воина. Его похоронили в скромном скверике в нескольких десятках шагов от монастырской ограды. И поставили незамысловатый памятник на могиле.
В чем провожали своего боевого товарища в последний путь? Чаще всего в той одежде, в которой он встретил свою смерть. Если было время, переодевали в чистое белье и обмундирование. Гроба не было. Танкисты заворачивали тело в кусок танкового брезента, а пехотинцы, как правило, в шинель. Дно могилы
