— Ничем.
— Ну, ты же все-таки делаешь
— Нет.
— А хочешь посмотреть на лягушку?
Сэм пожал плечами. Он уже видел лягушку.
Морис Пэтридж перегнулся через изгородь, приподнял Сэма и бросил его в заросли декоративных кустов и хвойных деревьев. Повсюду в его дворе что-то росло — и вдоль заборов, и на клумбах. Дорожка, выложенная из камней, вилась по безупречному газону и исчезала за решеткой, увитой розами, еще цветущими, розовыми и желтыми. В дальнем конце сада располагался пруд, по берегам которого росли стелющиеся растения. Тень Сэма легла на поверхность воды, рядом высилась тень Мориса Пэтриджа. Лягушки нигде не было.
Морис сказал: «Погодь», — и удалился в сарай, стоящий за альпийской горкой. Прежде чем он успел вернуться, в центре пруда заработал фонтан. С выступа побежал водопад, сначала каплями, а потом мощным потоком. Сэм был потрясен.
— Может, это заставит ее вылезти, — сказал Морис, возвращаясь к пруду. — Ей нравится плескаться.
Сэм таращился изо всех сил, но никаких лягушек не видел.
— А может быть, она ушла погулять, — сказал в конце концов Морис. — У лягушек много дел. Бог с ней.
— Я лучше пойду домой, — сказал Сэм. — Папа ругается, когда я ухожу.
— Правильно. Ты на каникулы приехал?
— Нет. Кажется, нет, — ответил Сэм. — Сначала были каникулы, но сейчас, по-моему, уже нет.
— Ну ладно, давай я перенесу тебя обратно через изгородь. Осторожнее, вокруг растения. Они не любят, когда люди их топчут.
— Откуда вы знаете?
— Они мне сказали.
— Да?
Морис поднял Сэма и опустил на бетонную дорожку, с двух сторон огибавшую заброшенный, заросший участок по другую сторону изгороди.
— Тэм. Тэм Суллиан, — сказал бородатый мужчина и вернулся к своим садовым заботам.
Что-то странное было с этим ребенком: держать его было трудно, словно мешок со щенками. Внутри него многое происходило. Фонтан продолжал бить, напоминая о жарких днях и праздных вечерах.
Эви Туллиан наблюдала за ними из окна кухни. Она двенадцать лет не разговаривала с Морисом и Джоан Пэтридж и не собиралась начинать это делать. Надо будет поговорить с Джеймсом.
* * *
Через неделю Джеймс был готов взорваться. Его желудок превратился в сжатый кулак, рот закрылся в постоянной кривой усмешке. Опять заболели плечи.
Невероятно, но до сих пор никто не спросил у него, где Адель. Обсуждались исключительно местные происшествия и застольные темы. Ты когда-нибудь справишься с этим прекрасным куском ветчины? Съешь его прямо сейчас, Сэм, ради меня. Там еще осталось, кто-нибудь хочет? Тебе надо поесть, Джеймс.
В воскресенье вечером Рэй возил Эви на спевку хора. Через полтора часа она возвращалась домой. Остальные долгие вечера были заняты огромным телевизором со специальными колонками, который работал без передышки. Сэм большую часть времени проводил у себя в комнате, писал в тетради для упражнений. Полумертвый Джеймс сидел, сжав зубы, среди удушливой, слишком мягкой мебели и страдал. Я не буду первым, кого прорвет, мрачно думал он. Это-то уж точно...
Однажды Сэм робко, бочком подошел к нему и потянул за рукав. Джеймс пошел за ним наверх, в комнату размером со шкаф. Сэм показал на кровать. Она была мокрой.
Назад в Уэльс. Между бесами и глубоким синим морем протянута тоненькая нить, стальная паутинка.
В Уэльсе Сэм был в опасности. Джеймс понимал это очень хорошо. Что бы, кто бы ни увечил животных, он положил глаз и на Сэма. Когда они только приехали, Адель сказала, что чувствует что-то странное в этих полях, и попросила его перестать копать. Он посмеялся над ней. Потом с Сэмом случился припадок в яме. Он рисовал горящие здания, апокалипсические видения беды и хаоса. Невозможно оценить, как сильно успело повлиять на него зарождающееся безумие Адель: доктор Каванах уверила Джеймса, что шизофрения не передается по наследству, что гена шизофрении не существует. Хотя у детей, оба родителя которых — шизофреники, вероятность заболевания намного выше. Но сколько определяется природой, а сколько — воспитанием? Доктор Каванах покачала головой. Известно так мало.
На Адель что-то нашло, что-то выбило ее из колеи, то, с чего началась ее болезнь. Может ли то же самое произойти с Сэмом? (Льюин прожил там всю свою жизнь. Вдруг и он болеет?)
Нет. Сейчас, когда их разделяло сто пятьдесят миль, Джеймс был уверен, что Льюин непричастен к этим жестоким, зверским убийствам. Он больше не верил в это. Там бродит кто-то еще, кто-то местный, который создает то, что Адель почувствовала в полях. Джеймс представил себе слюнявого получеловека, сгорбившегося над теплым трупом овцы.
Если Льюин рассказал правду о костре Рауля Шарпантье, то этой тварью мог быть сам Рауль, убивший свою жену, детей, убивавший всех, кто попадался ему под руку. Может, он вернулся? Джеймс покачал головой. Нет. Это было очень давно. Рауль сейчас в другой стране, и возможно, он мертв.
Кто был возле ямы?
Могло ли что-нибудь случиться с самими овцами, могли ли они взбеситься и превратиться в свирепых убийц? Овца-киллер из ада. Скоро в ближайшем кинотеатре. Джеймс громко рассмеялся.
Да, что бы и кто бы это ни был, это не Льюин. Льюин вытащил Сэма из воды, спас его. Зачем ему это делать, если он сам столкнул мальчика с утеса? Это бессмысленно. Льюин пытался объяснить ему это перед тем, как они уехали. Джеймс отбросил размышления. Может, это дьявол. Такое объяснение ничем не хуже других.
* * *
Ровно за неделю до Рождества поставили и украсили елку. Ту же самую елку с фонариками и шарами, что Джеймс помнил с детства. Ее, как всегда, водрузили на столик возле телевизора, там она и стояла, робкая, неприметная. Гирлянду зажигали только один раз, чтобы убедиться, что она работает. А потом еще один раз — в рождественский вечер, на час. Основной функцией елки было укрепить веру Рэя в свою пожароопасность: Рэй время от времени нервно поглядывал на нее, в любую минуту ожидая, что она вспыхнет. Ложась спать, он непременно проверял, не торчит ли вилка в розетке. Утром он убеждался в этом еще раз. Рэй строго-настрого запретил Сэму приближаться к елке. Он прочитал Джеймсу лекцию о том, насколько важно не подпускать Сэма к гирлянде. Всю свою жизнь Джеймс боялся рождественских пожаров.
Джеймс прогуливался по Парк-стрит и обдумывал, что подарить Адель. Родителям он купил по махровому полотенцу. Теперь его подарки лежали под несгораемым деревом из зеленой пластмассы возле подарка для Сэма, дешевой игровой приставки, которую Сэм так хотел. Это было все, что он мог сделать. В любом случае он был не в том состоянии, чтобы делать рождественские подарки. Витрины магазинов были уставлены товарами, и Сэму срочно требовалось все посмотреть на всякий случай, вдруг найдется что-то лучше, чем ожидаемый подарок. Подарки для жен, мужей, отцов — в хлещущем через край, дорогом изобилии, а подарки для шизофреников?
Судя по сообщениям из больницы (очень неполным), состояние Адель было стабильным, она хорошо реагировала на лекарства. Четыре инъекции хлорпромазина в день были сведены к единственной дозе, побочное действие было минимально. Хотя лекарство, что доктор Каванах назвала экстрапирамидал, оказывало побочное действие: Адель чувствовала некоторую скованность в суставах, особенно в запястьях, что, естественно, мешало ее занятиям живописью. Доктор Каванах говорила об «обнадеживающих» результатах сеансов психотерапии, но не могла сказать, когда Адель полностью вылечится и вернется к обычной жизни.
Джеймс знал, что всего ему никто не расскажет. Доктор Каванах верила в важность сохранения связей
