влетели внутрь — и двери позади нас тотчас же захлопнулись.
Прочихавшись, прокашлявшись и вытерев слезящиеся глаза, я обнаружил, что, к моему изумлению, оказались мы в уютном помещении, обставленном с претензией на роскошь. Это был просторный вестибюль. Двойные двери вели, очевидно, в главные апартаменты. Я вытянул шею, чтобы рассмотреть их получше, и многозначительно присвистнул.
— Угадал, — кивнул Фаустофель. — Из чистого золота.
Наконец-то меня осенила догадка:
— Так, значит, мы прошли всю Преисподнюю — и это путь наверх?
— Совсем наоборот! — Фаустофель довольно крякнул. — Мы на самом дне Ада, откуда нет выхода. Иди вперед — и ни шагу в сторону!
29. Суд один, суд второй
В дверях я замешкался, но Фаустофель втолкнул меня внутрь. Влетев в необозримый зал с высоченными стенами, я поневоле зажмурился. Все вокруг сияло, как раскаленная добела электрическая спираль. Чтобы приучить глаза к ослепительному сверканию, я уставился в застланный дорогими коврами пол.
— Потерпи минутку, — успокоил меня Фаустофель. — Шагай дальше, никуда не сворачивай.
Я поплелся вперед, изредка взглядывая на богатое убранство зала. Интерьер, на мой вкус, грешил излишней помпезностью, однако отделка поражала мастерством, а использованные материалы отличались необыкновенной редкостью. Роскошь била в глаза, а в нос било нечто другое, от чего сразу я сразу насторожился. Тревогу внушал доносившийся все явственней запах. Еще через пару-другую шагов я сообразил, не веря сам себе, почему меня вдруг охватило чувство грозной опасности. Таким духом разит от гнезда, скажем, гремучих змей. Откуда здесь могут быть гремучие змеи? Однако с каждой секундой сомнений оставалось все меньше.
Фаустофель был прав: очень скоро резь у меня в глазах прекратилась и я стал лучше видеть. Мы вплотную приблизились к длинному столу для совещаний, изготовленному из полированного нефрита. У дальнего конца стола возвышался трон, обивка которого была усеяна бриллиантами. Кресла слева и справа от трона были вырезаны из цельных кусков мрамора и украшены полосками платины.
Все три сиденья так ярко переливались в свете ламп, что вначале показались мне пустыми. Постепенно различив сидящих, я замер на месте от ужаса.
Волнообразно раскачивая гибкие длинные тела, на меня недвижно смотрели три здоровенные кобры.
Любая встреча со змеями не сулит ничего приятного, а в столь изысканном окружении способна просто свести с ума. С диким воплем я бросился назад, однако Фаустофель преградил мне путь.
— Мы явились не в самый удачный момент, только и всего, — дружелюбно заверил он меня. — Чуточку переждем — и все будет в полном порядке.
— Нет, нет! Не хочу! — стараясь вырваться, кричал я. Фаустофель держал меня мертвой хваткой. Его невозмутимость делала меня смешным, и я оставил сопротивление.
— Взгляни! — показал он в сторону сидений. Чувствовать близость змей у себя за спиной было еще хуже, поэтому я рискнул обернуться. Головы кобр стали человеческими! Превращение завершилось у меня на глазах: туловища обрели руки — ив итоге передо мной во главе стола восседали три царственные особы. Мне, однако, было все так же не по себе. Несмотря на державный вид и величественную осанку, трое по- прежнему не сводили с меня гипнотического, немигающего взгляда, очень похожего на змеиный.
Я мялся в растерянности, и Фаустофель заговорил первым.
— Великий Князь и Император! — начал он, отвесив низкий поклон суровому правителю, восседавшему на троне. — Перед тобой — новый подданный, по имени Серебряный Вихор, готовый насладиться благими щедротами твоего царствования и всем прочим, что ему полагается.
— Он наш? — вопросил император низким, звучным голосом.
— Наш, теперь наш! Но мне пришлось чертовски с ним попотеть. — Фаустофель поклонился с горделивым видом. — Насельники Преисподней еще сохраняют пережитки различных верований — родимые пятна проклятого прошлого, но с этим кадром я потрудился на славу, не жалея сил, и теперь в нем не осталось ничего, кроме смутного духа противоречия, отчасти даже бунтарства. Но последнее можно счесть даже приличествующим тому месту, где мы находимся.
— Согласен. Каковы же его таланты, к какому употреблению он годится?
— Особыми талантами, надо признать, он не блещет: человек как человек. Однако нашим целям служит всякий, кто попадает к нам в когти или подпадает под статью аморального кодекса. — Тройка обменялась одобрительными кивками. Фаустофель продолжал: — Я намеревался предложить содержать пленника здесь в течение определенного срока под наблюдением, дабы затем решить, каким образом с максимальной отдачей его использовать.
Я не вмешивался в разговор, потому что язык у меня прилип к гортани, но при этих словах я вновь обрел дар связной речи. Все что угодно, но только бы не застрять здесь! Худшего нельзя было себе и вообразить.
— Я не собираюсь здесь задерживаться! — выпалил я.
Губы раздвинулись в улыбке, однако змеиные глаза не выказали ни малейших эмоций.
— Мой путь лежит к Иппокрене! — возмущенно бросил я Фаустофелю. — Ты знал об этом с самого начала.
На ехидной физиономии моего проводника играло то самое плутовское выражение, каким он встретил меня на дороге, переодетый хромым бродягой. Я понял, что попал в ловушку.
— Мы же заключили с тобой договор!
— Мы условились только о том, что я провожу тебя сколько смогу, — разве не так? — парировал Фаустофель. — Что обещано, то исполнено: дальше идти просто некуда. Но, разумеется, ты волен вернуться обратно.
Все четверо весело гоготнули. От одного воспоминания об огненном озере меня передернуло.
— Обратно? Но ведь наверняка есть дорога, которая ведет вперед, к Иппокрене. — Голос мой слегка дрогнул. — Иначе просто быть не может! Ты сам меня уверял, что не отклонишься ни на шаг в сторону.
— Нельзя же быть таким легковерным! — укорил он меня. — С незнакомцами следует держать ухо востро. А лучше всего вообще никому не верить: непременно попадешь впросак.
Он явно надо мной издевался, но я даже рассердиться был не в силах.
— Послушай, Фаустофель! — умоляюще обратился я к нему. — Тебе больше незачем беспокоиться и утруждать себя. Только покажи мне дорогу — и я отправлюсь один.
— Куда ты отправишься? Разве что прикажешь мне раздвинуть конечные пределы? — Он покрутил головой. — Обратно захотелось? А вспомни-ка, о чем я тебя предупреждал у входа — дороги назад нет!
— Точно! — поддакнул император. — В наших краях даже закон земного притяжения недействителен. Ты — на самом дне и останешься здесь навечно, как всякий, кто примыкает к нам.
Я давно считал себя конченым человеком, но, оказывается, это было не так. Сам процесс кочевания с места на место уже служил утешением; в нем таилась пусть слабая, но все-таки хоть какая-то надежда на перемену к лучшему. Только теперь, лишившись последней опоры, я осознал в полной мере никчемность моего существования.
Дрожа всем телом, я озирался по сторонам как безумный. Еще немного — и я сорвусь в крик, не владея собой, забьюсь в истерике… Тогда окончательная победа будет за Фаустофелем… Но что-то меня еще удерживало на последней грани.
Бесстрастные взгляды холодно следили за мной, пока я лихорадочно перебирал в уме возможности побега. Увы! Надежды не было ни малейшей. Я снова вгляделся в своих мучителей. Смешно было бы искать на их непроницаемых лицах сочувствия: нет, я пытался удостовериться, известна ли мне вся правда, до конца.
Гадать было бесполезно, но вдруг в голове у меня мелькнула одна мысль. Внушительность представшего мне ареопага подсказала моему инстинкту то, что я не сумел уловить в единственном представителе их шатии-братии — моем вожатом. Если все они долдонят одно и то же, какого черта я обязан идти у них на поводу? Открытие вдохнуло в меня отвагу, и я предпринял ответный выпад.
— Не верю! — крикнул я во все горло. — Не верю ни единому вашему слову!
