незначительной. Лавируя между отмелями, мы медленно удалялись от берегового прибоя. Нам удалось оторваться от скакавших в воде каннибалов. Вдруг один из них поплыл вслед за нами. Он догнал нас и ухватился за корму. Тут же его товарищи завопили от восторга, а он — от боли: Голиас резко подался вперед, и отрубленные пальцы дикаря скользнули на днище лодки.
Больше дикари не пытались нас догнать. Они выбрались на берег, а мы развернули каноэ и направились в открытое море. Мы были уже довольно далеко, прежде чем я решился передохнуть. Я был изранен, избит, исцарапан… Голова болела, правый глаз заплыл. Возбуждение от битвы улеглось. Мне уже казалось, что все это случилось не со мной. Но одного я так и не понимал.
— Почему они не воспользовались другим каноэ? — спросил я. Голиас тоже устал, однако взглянув на меня через плечо, улыбнулся.
— Да потому, что не научились грести без весел, — объявил он. — Ты полагаешь, их следует вернуть владельцам?
4. Путь на материк
Каноэ вполне годилось для морских путешествий, но во всем остальном наши дела обстояли неважно. На острове мы запаслись козлятиной: завернули по большому куску в лоскуты шкуры и привязали к поясу. Но свой кусок я потерял в драке. О том, чтобы запастись водой, нечего было и думать. Мы понадеялись на запасы дикарей — ив самом деле, в каноэ нашлось немного пресной воды.
Вот тут-то я и почувствовал жажду.
— А далеко отсюда живут краснокожие? — спросил я у Голиаса, стараясь работать веслом так, чтобы волны не били каноэ в борт.
— Наверное, недалеко. Но ведь мы не к ним плывем. Я сыт ими по горло и не желаю, чтобы они пресытились мной. Главное для нас — держать курс на запад и не терять надежды. К счастью, ветер попутный.
Отдыхая от гребли, мы полагались на волю волн. Качка была слабой, и наше судно держалось на воде как пробка, лишь изредка зачерпывая воду, зато временами мы отпивали из наших запасов по маленькому глоточку.
В путь мы отправились около полудня. Через двое суток стало ясно, что мы проскочили Длинный Полуостров и теперь нам предстоит плыть неведомо куда. Пресная вода кончалась, и теперь нас неотступно мучила жажда. Высоко стоящее солнце пекло нестерпимо. Мы иссыхали, как изюм. Голод тоже усиливался: всухомятку было невозможно разжевать жесткое мясо.
К счастью, мы не первый день находились под открытым небом, и шкуры наши успели задубеть. Это спасало от ожогов под палящими лучами солнца. Мы смачивали кожу морской водой, что облегчало наши муки, но как трудно было удержаться и не сделать хотя бы глоток. На дне каноэ мы обнаружили удочки, однако рыба не ловилась. А то мы могли бы утолить жажду, питаясь сырой рыбой, объяснил мне Голиас.
Разговоры вскоре прекратились: на сухих губах немедленно появлялись трещины. В горле тоже пересохло. Все чаще мы оставляли весла, вглядываясь в даль воспаленными от жара глазами. Что мы надеялись увидеть? Землю, корабль, облака?.. Или крохотную тучку, которая могла бы хоть ненадолго принести тень? Но нет, солнце ослепительно сияло над головой, и, будто вторя ему, ослепительно блистал океан.
Куда, казалось бы, хуже! Однако бедствия наши еще усугубились. На море пал штиль, и каноэ замерло на месте, как если бы его прикололи к водной глади булавкой. И мы с Голиасом замерли неподвижно, лежа в тени одного из бортов.
Море от жара створожилось, как скисшее молоко. Оттуда выползли, извиваясь множеством щупалец, отвратительные чудовища и стали резвиться на плотной глянцевитой поверхности. Я был обречен наблюдать за игрищами омерзительных тварей до конца своих дней.
На Голиаса я не смотрел. Мне казалось, он уже мертв: я не чувствовал, что рядом со мною находится живой человек, свидетель переживаемых ужасов. Спустя долгое время я очнулся от его голоса.
— Парус! — прохрипел Голиас.
Чтобы смочить пересохшее горло, ему пришлось прокусить вену. Он указал рукой в сторону корабля, и я заметил слабую струйку крови на его запястье. Голиас разомкнул почерневшие губы, и от этого они опять покрылись трещинами.
— Парус! — повторил мой товарищ.
С трудом поняв его, я медленно обернулся. К нам приближалось судно неизвестного мне образца. Несмотря на полный штиль, оно шло с поднятыми парусами. Вернее, неслось по воде со скоростью аэроплана. Я было решил, что на нем установлен мотор. Но может ли мотор работать беззвучно, не производя выхлопов?
Я хотел по примеру Голиаса прокусить себе вену, но не смог поднять руки. Да в этом и не было необходимости. Мы находились едва ли не на самом пути корабля, и потому команда наверняка должна была заметить нас. Вскоре парусник поравнялся с нами. На судне таких размеров обычно штурвал заменяет румпель. В данном случае это было не важно: судно, как оказалось, шло без управления. Моряк лежал на рулевом колесе, и руки его свешивались до самой палубы. Другой стоял у поручня между высоким форштевнем и кормой. В руках он сжимал убитую большую морскую птицу. Я встретился с ним взглядом — но чем он мог помочь нам? В глазах его я прочел такую же безнадежность. Даже умереть ему не хватало сил.
Корабль пролетел мимо нас и пропал из виду. Продвижение его почти не вызвало качки, но океан ожил и зашевелился. Будто кто-то снял колдовские чары, запрещавшие дуть ветру. Он дул все сильнее, нагоняя облака. Затем — и это уже казалось невероятным — начался дождь, напоминавший водопад. Влага вернула меня к жизни. Я с восторгом ощущал, что вновь могу двигаться, и кричал, чтобы только услышать собственный голос. Но ливень кончился — и я подумал о том, что казнь всего лишь отсрочена.
Впрочем, в уныние я не впал — тем более что нам, впервые за несколько дней, удалось поесть.
— Что у них за двигатель на судне? — спросил я у Голиаса, отслаивая волокна от высушенной солнцем козлятины.
— Судно зачаровано, но кем и как — не знаю. Голиас зачерпнул воды со дна каноэ и сделал глоток.
— Важно то, что эта старая калоша направилась прямо к Романии. Значит, ветер несет нас туда.
— Со скоростью до двух узлов в час. А не мог бы и нас кто-нибудь зачаровать?
— Я ношу много имен, но никто не называл меня Глендауэр. Плывем мы не быстро, зато у нас есть теперь пресная вода. Не попадем в шторм — доберемся как-нибудь. Ты можешь грести?
Конечно, я мог. Я чувствовал прилив сил, и мне не терпелось их использовать. К тому же в борьбе с каннибалами я вернул себе доброе мнение Голиаса, едва не утраченное на Эе. Необходимо было подтвердить и укрепить его.
— Беремся за весла, — предложил я.
Но долго грести не пришлось — мы слишком ослабли от голода. Оставалось только ждать и ждать, пока волны несли нас вперед. Спали мы по очереди. Я боялся, что днем мы вновь будем мучиться от зноя, но солнце пригревало ласково. К тому же на удочку попалась морская черепаха, около трех футов в длину.
Голиас снял с нее панцирь и вбил его между бортами каноэ. Козлятину мы уже съели, и в лоскут козлиной шкуры были теперь завернуты осколки кремня и трут. Голиас расколол на щепки одно из лишних весел и развел огонь. Панцирь он использовал как очаг. На медленном огне он поджарил ломти черепашьего мяса. Сочное, свежее мясо было необыкновенно питательно. От сытости мы сделались сонливыми, но на следующий день проснулись бодрыми, как никогда.
Соленый воздух исцелил мои синяки и царапины. Кожа сделалась нечувствительной к солнечным лучам. Плечи уже не ныли от гребли, и ладони стали жесткими от мозолей.
Чувствовал я себя превосходно. Теперь я не сомневался, что мы непременно доберемся до материка.
— Что ты собираешься делать, когда мы высадимся на берег? — поинтересовался я у Голиаса.
Голиас, сидевший на веслах на корме, громко присвистнул.
— Когда уже будет ясно, кого надо поколотить, чтобы остаться в живых? — переспросил он. — Трудно судить заранее. Смотря что перевесит — случай, твой собственный выбор или предсказание оракула.
Я не понял, что он имеет в виду.
