году…
Клэр снова перебил меня, и это должно было бы меня насторожить: обычно он был весьма щепетилен в таких вещах.
— Думаю, вы имеете в виду «Постановление о работе в шахтах», которое запрещает использовать женщин и детей для работы под землей. Однако вы неплохо осведомлены о таком неженском предмете… Полагаю, благодаря своему обожателю-радикалу.
Я ничего не ответила на это замечание, и через мгновение Кларг отпустил мои плечи и уселся на свое место. Он был раздражен.
Джонатан рассказывал именно о шахтах, я очень живо помнила его рассказ о страшном положении детей. Его описание потрясло меня, но теперь я видела, что никакими словами не опишешь этого ужаса. А ведь эти несчастные дети работали не на шахтах, а на фабрике, — на фабрике по производству тканей — шелковых, льняных, шерстяных. Какие же условия должны быть на ней, чтобы получались такие пугающие обломки человеческих существ? В первый, но далеко не в последний раз я пожалела, что так старательно замыкала свой слух при разговорах с Джонатаном. Он оказался прав. Я не избежала зрелища нищеты и бедствий, вырвавшись из Лондона.
Снова путешествие, долженствующее изменить мою жизнь, отмечено зловещим предзнаменованием. Среди лондонской жизни я позабыла нищих на зловонных улицах, память о них просто вытиснилась блеском Риджент-стрит. Но на этот раз безобразную реальность нельзя было забыть так легко.
Полночь.
Само слово наполнено потусторонним мистическим смыслом, — это час, когда приоткрываются могилы и высвобождаются силы зла. В первую ночь, проведенную мною в стенах Грейгаллоуза, звук часов, отбивающих полночь, принес смутные и угрюмые мысли.
Я достигла той точки физического и морального изнеможения, при которой уже не можешь уснуть, несмотря на страстное желание. Еще почти час после неприятного столкновения в фабричном городе мы ехали по скверным дорогам, размытым дождем и темным, как комната без окон. Вид дома не вселил в меня бодрости духа. Несмотря на приветливый свет из окон, он имел непривлекательный вид, его контуры терялись среди деревьев.
Пришлось знакомиться со слугами. Клэр не хвастался, говоря, что все его приказания выполняются. Несмотря на нашу задержку и поздний час, весь штат прислуги вышел поприветствовать нас. Домоправительницу — маленькую полную женщину, украшенную снежно-белыми волосами, — звали миссис Эндрюс. Она была отдаленной родственницей Клэра. Держалась она на грани подобострастия, и это было неприятно для женщины ее лет и изящной внешности. Несколько раз я замечала, что она искоса поглядывает на меня с довольно хитрым выражением. Это можно было понять: я была неизвестной величиной, и мое отношение к подчиненным нуждалось в изучении.
Попав в жарко натопленное помещение после целого дня пронизывающей холодной сырости, я начала клевать носом. Но все же меня разбирало любопытство — хотелось познакомиться с домом, и я огорчилась, когда Клэр сказал в своей обычной, не допускающей возражений манере:
— Миссис Эндрюс, ее милость съест тарелку супа у себя в комнате и тотчас ляжет. Состояние ее здоровья оставляет желать лучшего, мы должны быть с нею бережны.
— Да, милорд. — Миссис Эндрюс сделала реверанс. — Как прикажете. А вы…
— Буду обедать. Сперва пришлите ко мне Бертона. У меня есть кое-какие распоряжения, касающиеся поместья. — Он чопорно склонился к моей руке. — Доброй ночи, леди Клэр. Отдохните, как следует.
Я поднялась по лестнице в сопровождении пыхтящей миссис Эндрюс. Ее попытки помочь мне одновременно и раздражали, и смущали меня. Будучи дородной, она нуждалась в моей поддержке больше, чем я в ее.
Взглянув на свою комнату, я вскрикнула от восторга. Миссис Эндрюс, отступившая немного, чтобы увидеть мою реакцию, облегченно вздохнула, и этот вздох успокоения сказал мне о ее хозяине и моем муже больше, чем смогла бы сделать длинная лекция.
— Надеюсь, ваша милость довольны. Я старалась исполнить приказания его милости как можно точнее, но…
— Это восхитительно, — промолвила я.
Комната была очень велика, с огромным каменным камином, занимавшим половину стены, и очень элегантна. Клэр подобрал светлые тона: кремовый, бледно-желтый, нежнейший голубой, розовый. Везде были китайские ковры и расшитые драпировки. Мебель, украшенная дивной резьбой, тоже была китайской.
Сдав меня с рук на руки горничной, миссис Эндрюс удалилась, чтобы прислуживать его милости. Я глядела на Анну, несколько оробев: это была рослая сильная девица, не отличавшаяся красотой, как, впрочем, и все другие служанки Клэра. Он не переносил нерасторопности или же слабости. Широкое обветренное лицо Анны внушало доверие, и мне подумалось, что она должна быть опытной горничной. Это предположение подтвердилось. Она говорила на правильном английском, тогда как большинство местных жителей общалось на каком-то варварском диалекте, не более понятном для меня, чем греческий язык.
Это было все, что я узнала об Анне в первый вечер. Она сделала все, что требовалось, молчаливо, быстро и умело и, пожелав мне спокойной ночи, исчезла, унося поднос, на котором был сервирован мой ужин. Казалось бы, я должна была уснуть, едва коснувшись постели, окутавшей меня нежностью шелка и лебединого пуха. Но минуты шли, а я все еще лежала без сна. Дважды слышала я бой часов, и, наконец, они возвестили полночь.
Нетрудно представить себе мысли, мешавшие мне уснуть. Когда я увидела имение Клэра, я с новой силой осознала странность своего положения. Потомок гордого старинного рода должен был бы беспокоиться о продолжении своего рода. Но в продолжение путешествия он каждый вечер целовал мне руку и уходил в свою комнату. Мои сомнения, касающиеся этой стороны семейной жизни, не были рассеяны отсрочкой. Как раз наоборот: я думала, что если человек, подобный Клэру, мягко и благовоспитанно избегает приближаться к своей молодой жене, значит, все это еще неприятнее, чем я предполагала раньше!
Я думала, что, может быть, для Клэра важно, чтобы это свершилось в доме его предков. Такое побуждение было бы сентиментальным, а Клэр был чужд сантиментам, и тем не менее… Но вот мы здесь, а Клэр не пришел ко мне. Незадолго до полуночи я услышала, как он прошел мимо моей двери, а затем дверь где-то неподалеку открылась и закрылась. Рядом с камином была дверь, без сомнения, соединяющая мою комнату с соседней. Это, наверное, была комната Клэра.
Ничего не зная об отношениях мужчины и женщины, я находила его поведение необъяснимым. Может быть, он ждал, что я приду сама и брошусь в его объятия? Наверно, так было нельзя поступить, но кто знал. Я отчаянно искала объяснение, которое не бросало бы тень на меня, но не могла ничего придумать, пока мне в голову не пришла мысль столь безумная, что само тщеславие не додумалось бы до такого. Если рассказ Фернандо о семейном проклятии основан на фактах и если Клэр верит в это… Обе эти гипотезы были слишком неправдоподобны. Нет, должно быть, я сама виновата. Я непривлекательна для него. «А может, — у меня мелькнула более обнадеживающая мысль, — может, он думает, что мое здоровье еще не окрепло?»
Мысли мои снова и снова шли по тому же невеселому кругу. Они мучили меня, и мне никак не удавалось уснуть. Не знаю, как у меня хватило мужества, чтобы решиться на то, что я сделала. Кроме всего прочего, чувство глубокого одиночества заставило меня встать с постели и прокрасться на цыпочках к двери в соседнюю комнату.
Я взялась за ручку. Дверь не была заперта — она медленно открылась.
В этой комнате недавно разожгли огонь. Он все еще ярко горел, и я могла все рассмотреть достаточно хорошо, чтобы убедиться в том, что в комнате никого не было.
В отличие от моей это была угловая комната, и оконные рамы дребезжали под порывами ветра.
Мебель была очень стара — темная, тяжелая, она, должно быть, принадлежала даже не отцу Клэра, а более отдаленному предку. Комната была выдержана в строгом стиле: с темно-фиолетовыми драпировками, смягчавшими обшитые панелями стены, и непокрытым полом. Она казалась нежилой.
Я решила, что ошиблась. Это не могла быть комната Клэра. Но огонь пылал, ночная рубашка, лежавшая на стуле перед камином, самый воздух, какого не бывает в редко используемых помещениях для гостей,
