озорной бесенок, заставляющий окружающих смеяться вместе с ним.
— Всех, кроме твоего брата, по крайней мере сейчас, — заметила Бренда, переходя ко второму уровню своего пломбира. Именно так она его и ела: сначала шерри, затем взбитые сливки и только потом карамельный сироп и мороженое. — Ты веришь, что он выгнал его?
Шелби отодвинула недоеденное мороженое.
— Да, думаю, выгнал, как ни странно. Куинн не изумился при виде его, возможно, потому, что уже встречался с ним сегодня. Плюс тот факт, что этот человек, не моргнув глазом, врет как сивый мерин. То есть я не уверена, знал ли Куинн, что дядя Альфред приехал в Восточный Вапанекен, но не сомневаюсь: он не удивился. Так что нас двое или четверо, если считать тех двух огромных, могучих мужчин, которые окопались у Тони до самого закрытия.
— Костоломы. — Бренда кивнула с видом знатока. — Они побьют его?
— Едва ли. Во всяком случае, не сейчас. Судя по тому, что я помню о другом знаменитом эпизоде из жизни дяди Альфреда, они не причинят ему никакого вреда, если только он не попытается сбежать. Бегство в Восточный Вапанекен, открытое появление на людях, даже разговор с ними совсем не похожи на желание скрыться, правда? По-моему, они до сих пор в шоке, ибо не понимают, что он затеял. Кроме того, через несколько недель дядя Альфред получит свое ежеквартальное содержание. Он всегда платит долги, хотя и не всегда вовремя.
— Но вернемся к Куинну. Он во всем признался Гарри.
— Что?! — Глаза у Шелби расширились, и она выпрямилась так стремительно, что чуть не упала с табурета. — Он ему сказал? О Боже, значит, это правда. Это все правда.
Бренда замахала руками:
— Тише-тише. Ты же говорила, что уже знала. Знала, что его наняли найти тебя, возможно, велели следить за тобой, пока ты не придешь в себя и не вернешься домой. Так?
Шелби потерла лоб, пытаясь удержать подступающие слезы.
— Нет, Бренда, — с несчастным видом призналась она. — Я так думала. Это казалось логичным, я убедилась в этом, соединив Куинна с «Д. энд С. «, и наконец вспомнила его по благотворительному балу. Но только я не хотела в это верить. Где-то в глубине души я в это не верила. Боже, какой же я была дурой, какой непроходимой дурой!
Бренда посмотрела на тающее мороженое Шелби, вздохнула и попыталась хоть немного приободрить подругу:
— Мне всегда хотелось, чтобы у меня пропадал аппетит, когда я расстроена. Вместо этого я сметаю все подряд, даже то, что не люблю. — Она съела еще мороженого, давая Шелби время взять себя в руки. — Значит, так, Куинн приехал сюда следить за тобой. Ты была его работой, просто и ясно. Затем он познакомился, поговорил с тобой, узнал тебя поближе. И переспал с тобой. Ты не можешь назвать это частью его работы, Шелли, потому что этому я не поверю. Я видела, как Куинн смотрит на тебя. Он смотрит на тебя, как я на свое мороженое, — с вожделением.
Шелби подняла голову и взглянула на Бренду с дрожащей, но настоящей улыбкой.
— Правда?
Бренда театрально закатила глаза.
— Вот благодаря такому или подобному вопросу, мадам, мужчинам сходят с рук убийства, и всегда сходили. Да, Шел, правда. И ты простишь ему почти все, ведь он тебя любит. Неудивительно, что я помолвлена двенадцать лет. И в этом все мы — глупые, легковерные женщины. Господи, да я просто образец того, как прощают мужчину, хотя он невозможен, просто потому, что он смотрит на меня с любовью. Сразу после того, как говорит мне, что у его мамы подагра и мы не можем пожениться, поскольку она отказывается идти к алтарю с тростью.
— Я его не простила, Бренда. — Шелби заплатила по счету, прежде чем Бренда успела перехватить его, потом вышла на улицу в теплый июньский вечер следом за подругой. — Ты забыла о его неуклюжей попытке похищения? «Почти вовремя». Вот что сказал тот человек, когда Куинн бежал ко мне. Словно он опоздал на представление, которое устроил этот парень, представление с целью запугать меня, вынудить вернуться домой. Если только ты не думаешь, что этих людей наняли завсегдатаи, потому что я подслушала их разговор с угрозами в адрес мэра. И я даже не рассказала тебе про письмо. По-моему, Куинн устал сидеть здесь и хочет, чтобы я запаниковала и…
— Постой, Шелли. Письмо? Какое письмо?
В течение следующих пятнадцати минут Бренда выговаривала Шелби за то, что та не рассказала ей сразу о письме, о своих подозрениях насчет завсегдатаев и Куинна. Шелби извинилась шесть раз, и взволнованная Бренда успокоилась, но потом снова завелась, говоря, что просто ужасно, когда она что-то выведывает у Гарри, который, как правило, ничего не знает. Как он посмел знать больше, чем она?
Прежде чем Бренда раскипятилась так, что собралась позвонить и устроить разнос злополучному Гарри, Шелби остановилась, обняла подругу и поцеловала ее в щеку.
— Я тебя обожаю.
— Ну конечно, глупышка. — Бренда утерла внезапно скатившиеся слезы. — Да, я такая. Обожаемая. А ты теперь намерена встретиться с Куинном и сообщить, что головоломка сложена, что ты знаешь, кто он такой и зачем здесь? До или после того, как ты ему врежешь, если только ты уверена, что это Куинн стоит за письмом и похищением?
— Когда? Нет. Я не могу.
Они подошли к дому, и Бренда усадила Шелби рядом с собой на ступеньки. Полная луна бросала неверные тени вокруг них, борясь с уличным фонарем на углу.
— Нет? Ты шутишь? Хочешь просто уехать? Ничего не сказав? Вернуться в Филадельфию? Выйти за Паркера?
— Он лгал, — упрямо отрезала Шелби. — Поэтому чего ради мне что-то говорить?
— То есть, по-твоему, Куинну незачем знать, что ты лгала ему, говоря, что выросла здесь, в Восточном Вапанекене, и все остальное? Ах да, я понимаю. Он лгал, а ты честна, как Эйб Линкольн. Боже, Шелли, опомнись! Вы оба лгали друг другу, оба! Он знал это все время, а ты это вычислила.
— Но он знал с самого начала. Я — нет.
— А! О да! Теперь понимаю. Мы тут говорим о гордости, да? Скажи-ка мне, согреет ли тебя гордость холодными зимними ночами?
Шелби начала злиться.
— То, что ты позволяешь Гарри и его матери попирать твои чувства, вовсе не значит, что я должна позволить Куинну превратить меня в подстилку.
— А, так у меня нет гордости? — начала Бренда, тыча пальцем себе в грудь. — У меня? У меня нет гордости? Так вот, значит, как ты считаешь? Что ж, это дурно пахнет. Что прикажешь мне делать, Шелли? Отшвырнуть единственного человека, которого я люблю, только для того, чтобы удовлетворить свою гордость? Знаете что, мисс Шелби Тейт? Полагаю, вы не любите Куинна. Более того, вы ни малейшего понятия не имеете, что такое любовь.
Шелби спрятала лицо в ладонях и печально покачала головой.
— О, Бренда, прости меня! Я не хотела. Правда, не хотела. — Она опустила ладони и посмотрела на подругу, — Я просто сорвалась, обижая всех, все руша. Думаю, я не вполне настоящая для настоящей жизни. Я слишком боюсь по-настоящему жить настоящей жизнью. Я… я ни на что не гожусь!
Бренда обняла плачущую Шелби, укачивая ее, как ребенка, и давая ей выплакаться. Просто давая выплакаться.
Прошло довольно много времени, прежде чем они рука об руку поднялись по ступенькам. Бренда пошарила в сумочке в поисках ключа, а Шелби в последний раз высморкалась.
— Это наш телефон? — спросила Бренда, бросив взгляд на часы. — Почти полночь. Нет, подожди… это не наш телефон, это у Куинна. Интересно, кто звонит ему так поздно ночью?
Шелби посмотрела на дверь Куинна, представляя, как он просыпается, его темные волосы взъерошены, тяжелые веки полузакрыты — так он смотрел на нее после их любви, — а на губах появляется улыбка.
Она обхватила себя руками, неожиданно вспомнив, как ее горничная Сьюзи сказала, что после смерти жены от Джима осталась всего лишь половина. Тогда это показалось Шелби таким печальным, но только сейчас она поняла, что это на самом деле означает. Она — половина женщины без Куинна и, вероятно,
