предсказывал Берли, жили в мире с Францией, Испания нас не трогала. Можно было подумать о том, как наполнить казну и наши тощие кошельки, можно было играть, ездить верхом, охотиться и веселиться, приглашать актеров хоть каждый вечер, слушать лютни, танцевать и смеяться до зари. Теперь и двор обновился, на волне радости от победы над Армадой в Лондон повалила молодежь: новые имена, новые лица, Кэри и Пембрук, Коук и Кемберленд, Саутгемптон, Говард и Харингтон, да, и даже братья Бэконы, любимцы моего лорда. Ну и пусть это сыновья и дочери моих первых придворных, пусть я износила целое поколение и затребовала новое! Разве я когда-нибудь жаловалась на юность и красоту?
У нас было все, о чем можно мечтать, у меня и у моего лорда, однако по-прежнему любовь его и гордость были как трутница — того и гляди, вспыхнут!..
И по-прежнему шел дождь. Июль и август дорыдались до мокрого сентября, урожай погиб, наступил ноябрь, и турниры в честь очередной годовщины моего восшествия на престол утонули в грязи и в лужах, как ни доблестно сражались мои рыцари. Я по обыкновению раздавала награды и хвалы, однако сердце мое напоминало красное глиняное месиво под конскими копытами. Но как-то с вечера я долго не могла уснуть. а проснулась на заре, чистой и ясной, словно утро нового мира.
— Быстрее! — Я нетерпеливо ткнула ногой спящую на приставной лежанке горничную. — Буди моих женщин, зови кавалеров, я немедленно еду кататься! Пошли за лордом Эссексом, пусть ждет в конюшне!
Счастливая, я бежала к нему по закоулкам и дворикам Нонсача, свита едва поспевала следом.
Он, как всегда, будет в конюшне, выберет мне лошадь, подставит под ступню сцепленные ладони, забросит в седло, поправляя стремя, возьмет за лодыжку сильными загорелыми пальцами, тронет руку на уздечке…
Потом повернется ко мне: Нравится, Ваше Величество?» — и вскочит на своего скакуна, перебросит великолепную ногу через заднюю луку седла, и мы помчимся во весь опор, в карьер — как пожелает моя душа…
Я уже чувствовала расходящееся изнутри знакомое тепло, жар, я дрожала, стыла, жила и умирала…
— Нет, надо ей сказать! Все равно не утаим!
Внезапно из-под низкой арки впереди высыпала толпа разгоряченно спорящих придворных — кузен Гарри Хансдон, лорд Говард, женоликий новичок граф Саутгемптон и его друг молодой граф Пембрук, с ними слуги… Откуда они тут взялись ни свет ни заря?
— Милорды?
Все прятали глаза. Даже кузен Хансдон, одиннадцатью годами меня старше, толстый, лысый, выглядящий на все семьдесят, вел себя словно пойманный с поличным воришка, перед которым маячит виселица.
— Мы не ждали Ваше Величество так рано!
Я оскалилась:
— Говорите, кузен, — почему же?
— Мадам, я…
Он запнулся. Остальные смотрели на молочно-белое небо, в пол, только не на меня. Наконец красивое лицо Пембрука, одного из молодых, горячих и неотесанных, вспыхнуло, и он выпалил:
— Лорд Эссекс и сэр Кристофер Блант повздорили из-за Вашего Величества и решили рассудить спор поединком. Они сошлись на заре, на лугу возле реки…
— О, Господи, нет!
Саутгемптон улыбнулся кривой кошачьей усмешкой:
— Оба живы, Ваше Величество. Но…
Он выдержал томительную паузу. Я поборола минутный гнев:
— Что но», сэр? Говорите.
— Милорд Эссекс ранен…
— Ранен?! — В ужасе я ударила Хансдона по руке. — Пошлите за моими врачами, сейчас же, немедленно, позовите доктора Лопеса!
— Не надо, не надо! — успокоил Хансдон. — Рана неглубокая, с ними были цирюльники, они сейчас ей занимаются.
— Неглубокая?
Ему неглубокая — мне глубокая…
Саутгемптон снова вроде бы ухмыльнулся — или просто лицо у него такое? — и провел ладонью по мясистой стороне бедра вверх.
— Сюда, в пах, — ехидно заметил он. — И, я полагаю, рана мучит его меньше, чем уязвленная гордость, поскольку победа осталась за сэром Китом — тот только отделался царапинами.
Я почувствовала облегчение и гнев одновременно.
— Клянусь Богом, он знает, что при нашем дворе строжайше запрещены драки и дуэли! В отцовские времена за такое руки рубили! Как посмел он вызвать Бланта? Давно пора было кому-нибудь сбить с него спесь и поучить хорошим манерам! — Я повернулась к Хансдону:
— Какая муха его укусила? Почему он полез в драку?
Хансдон вздохнул:
— Потому что Ваше Величество отметили Кита Бланта после турнира — послали ему свою золотую с красной инкрустацией шахматную фигурку, и милорд объявил, что никакому мерзавцу» не достанется его королева»…
Что на это сказать?
Когда надо было сбить с него спесь, я принимала ее за любовь. И мне нравилось.
Однако отлично известно: когда мужчины дерутся из-за женщины, им нужна не женщина, а драка. А человек, который подрался с ближайшим другом, каким был моему лорду Блант, не пощадит никого.
Господи, попадись он мне в ту минуту, я бы отхлестала его по щекам за то, что так глупо, по-детски рисковал жизнью! Однако он, как необъезженный жеребенок, все делал по-своему.
А делать по-своему для него значило воевать.
Не во Франции, так в Испании. Испания!» — был теперь его боевой клич; он оправился от раны и теперь требовал отправить его на войну.
А вокруг него собрались все молодые ястребы, те, кто, подобно ему, рвался отыскать славу или смерть в пушечном жерле. Эссекс как их вожак сам принялся искать достойный повод взяться за меч и, разумеется, нашел.
— Привечайте дона Антонио, мадам, оказывайте ему расположение, — убеждал он. — Его превосходительство — вот тот, кто нам нужен, мы потребуем от Испании восстановления его законных прав.
Дон Антонио. Да. Можно было догадаться, что два таких искателя приключений споются. У меня самой не было времени на дона Антонио — по правде говоря, я избегала встречаться с коротышкой-португальцем, который вечно терся возле двора, отказывалась его принимать. Филипп вторгся в его пределы, отнял страну и трон, все верно. Однако я была так же далека от мысли ввязываться в чужие войны и свары, как от полета на Луну. Верно, что Филипп ввел в завоеванной Португалии свою жуткую Инквизицию, чем вынудил бежать многих честных людей, евреев и христиан, в том числе и моего нынешнего лейб-медика доктора Лопеса. Однако мне вполне хватало борьбы с местными католиками. Не хватало только вести войну в тысяче миль от дома!
Нет, дону Антонио я не помощница. Юному Кемберленду, воспитаннику старого графа Бедфорда, а значит, человеку надежному, я сказала, что мне не нравятся пышные усы португальца. Они и впрямь были нелепы и ужасны, но я гораздо больше боялась возможных осложнений с Испанией. Не стану же я рисковать жизнями своих англичан, чтобы впутываться в чужие дела и тягаться с Филиппом в ею собственных пределах!
Однако для моего лорда дон Антонио был героем рыцарского романа, несправедливо обиженным, которого мы должны восстановить в законных правах.
С тем же жаром, с каким мой лорд ратовал за войну, Берли и Роберт, старый кузен Ноллис и лорд-адмирал Говард призывали к миру.
