Боржоми

— У нас с вами секретов нет... Люблю, Петр Петрович, вечерком на веранде. Люблю сварить мужику кофе.

— Гм-м.

— И конечно, люблю секс. Обожаю. Балдею! Но только секс — вместе со словами. От хорошего словца какой кайф! Верно?

— Верно.

— Два-три хороших слова — до. И пара кой-каких словечек в процессе. А?

— Как это?

— Ну-у... Начинается! Ты, Петр Петрович, темный... Ну что-нибудь этакое. С перцем. Чтоб при этом ты мне говорил. Чтоб не молча!

Я кивнул:

— Само собой.

Кивнул, но сказать до — как раз и не мог. Не получалось. Я оказался заторможен — по сути, мы с ней общались с глазу на глаз впервые.

Это смешно. Старый козел онемел! С моей речью что-то случилось. Сказать до (до близости) — я был не в силах. («А если немного помолчим... Если молча?» — «Нет, нет!..» — и Вика отпрянула в сторону. Она настаивала.)

Я даже, помню, завертел головой... За поддержкой. За помощью. По рисунку вечерних облаков (в окне) я старался угадать, будет ли луна хотя бы к ночи.

Луны не было.

Но зато было так много великолепного нагого женского тела. Красивая Вика!.. Возможно, я просто ослеп. От этой ее открытости. От ее щедрости!.. Ведь прошлые наши ночи были защищены тьмой и воровской опаской... Те ночи... Две. (Как ими ни восторгайся.)

— Нравится? — спросила. Стояла передо мной... И ждала слов. Слов, которые мне не давались.

Я еще больше отяжелел. Ни в какую...

— Петр Петрович!.. Ну?

А Петр Петрович (мысленно, сам с собой) все еще был как пришедший сюда ночной украдкой... Я все еще был вор. Я все еще пребывал в лунных потемках. (Где Вика лунное существо, фантом...) А меж тем — передо мной стояла в рост красивая женщина, готовая к любви. Вся ясная. Молодая, как день!

Когда званый (теперь уже званый!) я шел сюда, я думал, что вот-вот и начнется великое любовное действо. Мне думалось, я поимею море.

Меня прорвало чудовищными кусками фраз. Каких-то немыслимых. Кретинских!.. Но все-таки. Как- никак я их выдал и удостоился любви. Удача — однако, едва сказав слова, я их уже не помнил. Я тут же их опять растерял. Забыл...

И после некоторого заслуженного отдыха все началось снова:

— Скажи, скажи еще. Скажи что-нибудь...

— Что? — Я не знал. (Пытался вспомнить.)

— Ну-уу?!. — она вспылила. — Что? Опять облом?!

Негодовала! Красивая свежей, смелой, ничуть не ханжеской красотой. Она ждала нарастания! Это естественно!.. Но я-то оставался прежний. Я за ней не поспел. (Я так и подзадержался в тех двух лунных ночах. Я там застрял.)

Она улыбалась:

— Молчишь?.. Почему?

А я все еще протягивал боржоми, чтобы утолить жажду той Вики... То чувство... Та луна... Бутылка с боржоми все еще холодила мне руку. Стекло мерцало.

Она улыбалась:

— Почему молчишь?.. Ну, для разбега... Для начала скажи что-нибудь.

— Что?

— Скажи. Я, мол, тебя сейчас...

И она сделала ощутимую паузу ожидания. Ждала.

— Я...

Она шла навстречу, она помогала:

— Я, мол, тебя сейчас...

— Отдрючу? — Старый мудак не нашел сказать ничего лучше.

— Фу!

Я почувствовал на лбу испарину. Бедная моя лексика!.. Да что же! Да как же ей сказать?

— А ты придумай. А ты смелей... А для чего тогда фантазия?

— Матом... выругаться, что ли?

— Фу, фу!

И, уже поворачиваясь, уже в любимой ею позиции, она насмешливо на меня покосилась:

— Ну-ну, говори что-нибудь. Развяжи фантазию! Придумай!.. Сколько слов!

И сердилась:

— Тысячи же слов! Тысячи, когда человек хочет сделать другому приятное!.. А ты?.. Не будь же убогим трахальщиком, ну, веселей! Веселей!.. Неужели придется тебя учить, Петр Петрович!

Она и в третий раз хотела слов. Я уже думал — сойду с ума.

В любимой боевой позе, вся готовая к действу, она зазывно улыбнулась. Повернув ко мне красивую голову!.. Еще и метнула глазами маленькие бешеные искорки. Ух какая!

И этак снисходительно (не сердясь) объясняла:

— Сейчас для разбега скажи так: я тебя затрахаю.

— А?

Посерьезнела:

— Ты, Петр Петрович, второй раз говоришь: А?.. Ты что-нибудь умнее сказать можешь?

Объясняла:

— Медленно мне скажи: Я... ТЕБЯ... ЗАТРАХАЮ. А я мысленно это себе представлю. И напрягусь. И взволнуюсь. Ты понял?.. Слова очень и очень на женщину действуют. Возбуждают... Ты не знал?

— Когда я должен сказать?

— В начале.

— В самом-самом начале?

— Темный какой! Ей-богу!.. Ну, ты же понял — прежде! Прежде чем вставить. Скажи: я сейчас тебе вставлю.

— Я и так вставлю.

— Само собой... Но ты скажи. Ты произнеси. Медленно и с этакой, мол, подначкой: СЕЙЧАС... Я... ТЕБЯ... ЗАТРАХАЮ.

— А?

— Блин! Ты что-нибудь слышишь? Ты соображаешь?!.

Она сердилась. А я как онемел. Тупость в мыслях... И тяжко, чугунно неповоротливый язык.

— Я ж тебе объяснила. Петр Петрович! Ты как с дуба рухнул!.. Сколько мне еще стоять на четвереньках?!

Я тоже разъярился:

— Так давай же!

— Э, нет. Сначала ты скажи... Говори медленно... Очень медленно...

Из идиота — хоть что-то выжать.

Однако чем ближе (чем темнее) к ночи, тем меньше Вика требовала — тем меньше на меня давила. И тем вольготнее я себя чувствовал. (Я уже вспомнил, вспомнил!.. Ночью-то слова ей не так обязательны. Ага!)