Квази

что грубость, топорность явленной всему миру ММ-работы сопровождалась как вызовом старому миру, так и несомненными усилиями, потугами строить нечто новое. (А также жертвенностью, захватившей народную массу. Жертвенностью почти религиозного качества — вплоть до готовности за святое революционное дело принять смерть.)

Достаточно взглянуть на хронику похорон вождя, на тысячи лиц, которые и сейчас потрясают своей скорбью, чтобы понять, какой размах творчества был явлен людской массой в те дни. Придумали Ленина отнюдь не большевики. Квазирелигию создала (созидала...) сама людская масса, сам народ, его подспудное ММ. Масса сочиняла как умела. И, скажем, ленинский мавзолей был вполне в духе нового «сочинения»: святое место. И посещение его — несомненное паломничество к гробу...

Квазирелигиозное качество этих явлений (как и многих других) было очевидно. А как же всем известное безбожие, а что же большевики?!.. По сути — ничто. Атеисты (в их числе и Крупская) были, разумеется, активно против мавзолейного захоронения, имеющего слишком много общего с богом- фараоном, — но что они могли? Правильнее сказать, что они смели, если их задачей теперь только и было удержать власть, усидеть на ускользающем гребне власти. (Здесь, конечно, не о Надежде Константиновне.) И понадобилось совсем немного времени, чтобы, почувствовав квазирелигиозную нацеленность пробудившейся разъяренной массы, они (большевики) стали ей (массе) подпевать, гася под ногами народившейся квазирелигии всю свою пылкую революционность. Поняли — и стали поддакивать. Строить мавзолей вождю. Ставить памятники. Подделывать биографии погибших под жития.

ММ ДАВНО НЕ ТРУДИЛОСЬ НА ТАКОЙ БОЛЬШОЙ НИВЕ. Отвыкло. И потому многое на полотне рисовалось известными мазками, движениями кисти, взятыми из арсенала далекого прошлого. Но ведь своего прошлого — не чужого. (Возможно, дело обстояло проще: возможно, религиозно-мифологические пути вечны и при возникновении повторяемы сами собой.)

Но сначала — чистое полотно. Сначала расчищалось место (чтоб по возможности было оно без истории, без национальностей, без веры), и затем, на уже очищенном пространстве, создавались (рисовались) фигуры, и среди них мессия. Понятно, что сама революция приравнивалась к мессианскому действу.

Понятна и динамика предопределения: все предшествующее историческое развитие вело как раз к тому, чтобы случилось то, что случилось. Восстания (время от времени) темного народа — затем декабристы — Герцен — рабочий класс — и наконец Ленин стали теми предрелигиозными актами и действующими лицами, которые определили приход новейшей религии. И (уже в обязательной связи с ней) — дальнейший ход развития человечества в целом.

Избранность народа — факт истории, так что неслыханная задавленность и терпение российского человека не могли не породить неслыханную же мечту о счастье всего человечества. Так и случилось. (Вызов — и ответ.)

До появления мессии (до Ленина) из времени сами собой поднялись фигуры пророков, необязательно начиная с Моисея-Маркса, но непременно предполагая его. Маркс как бы воззвал к ним. Чередой выходили они из времени, как из моря — рослые, один к одному. В пророках и их пророчествах важны и слова и сам ряд. Кампанелла и Томас Мор, Фейербах и Фурье, анархист Кропоткин и неанархист Плеханов, и — меняя свое место в ряду — там и тут возникал гениальный диалектик Гегель. Образовали свой ряд по лучшим образцам и апостолы — то есть современники мессии: ученики, пропагандисты его слова и дела. Свердлов, Сталин, Калинин, Дзержинский, Фрунзе, Бухарин... Каждый наш человек может продолжить (или предложить) список сам, выявив заодно вполне исторические несовпадения у разных поколений советских людей. Так или иначе нужная дюжина наберется без труда. (Но ведь не две дюжины, двух нет. Зато есть один особенный среди апостолов, поначалу любимый народом и мессией, но предавший — иуда Троцкий.) И совсем отдельно, в глубине, в своем скромном, благородно-окровавленном ряду замерли мученики, от Сергея Лазо до Сергея Тюленина...

Возникали проблемы. Скажем, жена Ленина, каким быть ее образу?.. На канонизированных фотографиях Надежды Константиновны прежде всего бросается в глаза оттенок высшей честности, святости. В глазах простого человека ее образ несомненно тяготеет к образу божьей матери: заступница, ходатай за репрессированных и обиженных. Справедливость и точно требует отметить ее противостояние гневу Сталина, а также участие во многих других добрых (богоугодных, если по-старому) делах и начинаниях. Но как совместить функциональность божьей матери со словами, сказанными однажды Крупской о В.И. Ульянове? «Революция нас сблизила. Но главное — у нас была любовь. У нас была страсть».

И понятно, что ММ хорошо потрудилось, сумев создать именно такое (отнюдь не простое) двуединство: она мать бога и она же — жена. Вполне вероятно, что образ созидался с невольной прикидкой на куда более сложное таинство — на ту подчасть христианского триединства, где мессия был и сыном бога и одновременно богом.

Была ли вся эта работа ММ в послеоктябрьский период приблизительным (хотя и старательным) слепком со своих же собственных давних-давних работ? Или же (вне ученичества) была явлена грубая, но новая и отчасти независимая попытка созидания в вечном направлении — в направлении религии?.. Трудный вопрос. Скажем только, что это была первая работа ММ после длительного, многовекового простоя.

Многие потешаются сейчас над Павликом Морозовым, возвышаясь тем самым в собственных глазах над целыми поколениями гомо советикус. А между тем и в Павлике Морозове новизны не было: более того, в каждой большой религии непременно есть своя Варвара Великомученица, которая выступила против родного отца. И которой отец, ненавидя новую веру, отсек голову. (В случае Павлика Морозова с ним расправились за отца дед и бабка.) Над Варварой Великомученицей тоже посмеивались. А уж бедный Павлик вызывает просто хохот. Однако же историк (и необязательно христианин) найдет Варваре Великомученице свое обязательное и существенное для религиозного момента место. И Павлику, кстати сказать, тоже. (Рисовали как умели. И в общем, считались с образцами.)

КВАЗИРЕЛИГИИ СОТРЯСЛИ МИР в XX столетии, интеллектуал растерялся. Готовый как-то смириться с издержками прогресса и даже с истощением недр, гомо сапиенс не ожидал от хода времени проявления столь взбесившихся масс, их первобытного ММ... И что же теперь? они будут и дальше созидать всей своей людской массой? толпой?.. — задается гомо сапиенс вопросом в ужасе от творчества толпы, от ее стремительного выбора того или иного подобия религии (той или иной квази). Возникает предчувствие. А нынешнее как бы затишье уже не обманет чуткий ум. Не стоит забывать, с какой скоростью большевики овладели Россией. И стоит попомнить, кстати, что скорость распространения и простота формулировок — свойство всех религий, а в силу этого и квазирелигий тоже.

Скромную, малозаметную тропинку, по которой долгие века шагало ММ, уже не узнать: тропа необыкновенно расширилась, А ММ знай наращивает свой шаг. Относительные неудачи XX века (первого века капитальной ММ-продукции), то бишь крушение квазирелигий, вряд ли охладят людскую массу, взятую в целом, так как дефицит веры и усреднение общества — главные составляющие квазирелигий — продолжают работать на ММ.

Конечно, рядом с разбухшей ММ-тропой продолжают мчать по шоссе прекрасные автомобили самых совершенных марок. Но если людская масса запрудила площадь и если люди, как водится, идут плечо к плечу, намного ли машина быстрее человека? Машина может вовсе стать, не в силах продвинуться и на шаг. Владелец ее в итоге из машины выйдет и вмиг сольется с толпой, проглоченный ею. (Что значили, скажем, гениальность Циолковского и интеллектуальная и организаторская мощь Королева, если ракеты стали принадлежать советской квазирелигии с той же легкостью и обязательностью, как стул или таз.)

КАКИЕ ПРЕКРАСНЫЕ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ бились в нашем веке с проснувшейся людской массой!.. Меряя массу своей собственной (личностной) мерой, они словно бы фехтовали с воздухом, нанося уколы незримым (и вполне неуязвимым) струям воздушного потока. С поразительной чуткостью услышал шаги тысячных толп Ортега-и-Гасет в «Восстании масс», где он и высказался на этот счет без обиняков. Разумеется, бой за свободу личности от всякой толпы, в том числе и усредненной, не может не впечатлять. Отвага Ортеги — отвага противостояния культуры пришедшему на площадь многоликому рабу, то бишь людской массе (о «грядущем хаме» писали и наши апокалиптики, но не так умно), — бескомпромиссна и благородна. Однако Ортега едва-едва перевалил половину века. Не дожил. Не его вина. С точки зрения