Он полез в карман, чтобы найти, на чем написать адрес. но Ваня закричал:
— Вот, все готово! Пиши!
У Вани в руках бумажка и карандаш.
Через минуту Воленко пошел через просеку к трамваю, а Ваня быстро побежал в колонию. В парке его поджидала вся четвертая бригада.
— Ну что? Дал?
— Дал. Только он не в Самару поехал. Не в Самару. Он в Полтаву поехал… В Полтаву, и все!
14. МЕЩАНСТВО
Вестибюль — это не просто преддверие главных помещений колонии. В вестибюле было очень просторно, нарядно, и украшали его цветы, и украшал его часовой в парадном костюме. В вестибюле стояли мягкие диванчики, и на них хорошо было посидеть, подождать приятеля. Для этого лучше места не было, так как в вестибюле пересекались все пути колонистов. Через него шли дороги к Захарову, в совет бригадиров, в комсомольское бюро, в столовую, в клубные комнаты и театр. И раньше, чем попасть туда, каждый хоть на минуту задерживался в вестибюле, чтобы поговорить со встречным, а поговорить всегда было о чем. В таком случайном порядке однажды утром собрались в вестибюле Торский, Зырянский и Соломон Давидович. Последним пршел шофер Петро Воробьев и сказал:
— Здравствуйте.
Зырянский кивнул в ответ, но слова произнес, не имеющие никакого отношения к приветствию:
— Слушай, Петро, я с тобой уже разговаривал, а ты, кажется, наплевал на мои слова.
В этот момент вбежал в вестибюль бригадир девятой Похожай. Похожай страшный охотник до всяких веселых историй, и поэтому его заинтересовали слова Зырянского:
— Это кто наплевал на твои слова? Петька? Это интересно!
— Он наплевал, как будто я ему шутки говорил. Чего ты пристал к девочке?
Воробьев начал оправдываться.
— Да как же я пристал?
— Ты здесь шофер и знай свою машину. Рулем крути сколко хочешь, а голову девчатам крутить — это не твоя квалификация. А то я тебя скоро на солнышке развешу.
Соломон Давидович с мудростью, вполне естественной в его возрасте, попытался урезонить Зырянского:
— Послушайте, товарищи! Вы же должны понимать, что они влюблены.
— Кто влюблен? — заорал Зырянский.
— Да они: Воробьев и товарищ Ванда. А почему им не влюбиться, если у них хорошее сердце и взаимная симпатия?
— Как это «влюблены»? Как это «сердце»! Вот еще новости! Я тоже влюблюсь, и каждому захочется! Ванде нужно школу кончать, а тут этот принц на нее глаза пялит! Эти соображения Зырянского были так убедительны, что Витя Торский вышел наконец из своего нейтралитета:
— Действительно, Петро, ты допрыгаешься до общего собрания.
Перед лицом этой угрозы Воробьев даже побледнел немного, но не сдался:
— Странные у вас, товарищи, какие-то правила: Ванда взрослый человек и комсомолка тоже. Что же, по-вашему, она не имеет права?..
Все, что говорил и мог говорить Воробьев, вызывало у Алеши Зырянского самое искреннее возмущение:
— Как это — взрослый человек! Она колонистка! Права еще придумал!
Торский более спокойно пояснил влюбленному:
— Выходи из колонии и влюбляйся сколько хочешь. А так мы колонию взорвем в два счета.
Зырянский смотрел на Воробьева, как волк на ягненка в басне.
— Вас много найдется охотников с правами!
Соломон Давидович слушал, слушал и тоже возмутился:
— Но если бедная девушка полюбила, так это нужно понять!
Зырянский и Соломону Давидовичу обьяснил:
— Они только этого и ждут, до чего вредный народ…
— Кто это?
— Да влюбленные! Они только и ждут того, чтобы их поняли. Это вредный народ! Тут у нас завод строится, план какой трудный, с Воленко, смотрите, что получилось, а им что? Они себе целуются по закоулкам. Целуешься, Воробьев? Говори правду!
— Да честное слово…
— Целуются, им наплевать. И до чего нахальство доходит, еще в глаза смотрят, мы их должны понимать! Жалеть! Ах, они влюбились!
Соломон Давидович рассмеялся:
