зрелище, что Захаров категорически запретил с наступлением холодов возвращаться на стадион для работы. Раза два на стадионе почему-то начинались пожары. Их легко тушили, оставались черные пятна обугленных участков, от этого стадион казался еще печальнее. Соломон Давидович говорил колонистам:
— Можно все вынести: можно перенести производственные неполадки, можно перенести новый завод, но нельзя переносить еще и пожары! Разве можно для моего сердца такие нагрузки? С какой стати?
Колонисты утешали Соломона Давидовича:
— Он все равно сгорит — стадион. Так и знайте, Соломон Давидович, он все равно сгорит.
— Откуда вы так хорошо знаете, что он сгорит?
— А это все колонисты говорят.
— Мне очень нравится: все колонисты говорят. Разве они не могут говорить что-нибудь другое?
— Про стадион? А что ж про него говорить? Это старый мир, Соломон Давидович! Его все равно нужно подпалить.
Соломон Давидович и обижался, и тревожился. Теперь он выдумал для себя моду приходить по вечерам к Захарову и дремать на диване. Захаров спрашивал его:
— Почему вы не спите, Соломон Давидович?
— Новое дело, хвороба его забрала б!
— Какое дело?
— Очень смешное, конечно, дело: пожара ожидаю.
— На стадионе?
— Ну а где же?
— Так почему вы думаете, что пожар случится в то время, когда вы не спите? Вежь загореться может и под утро?
— Это совсем другое дело: под утро! Никто не скажет: «Стадион загорелся, а Соломон Давидович спозаранку спать лег». А если я лягу и в двенадцать часов, так это будет прилично, как вы думаете?
— Это будет прилично.
— Ну вот, я и посижу у вас до двенадцати.
В конце августа приехал Крейцер, пробежал по цехам Соломона Давидовича, зашел к Захарову и сказал:
— Скажите этому вашему Володьке, пускай играет сбор бригадиров.
— Да ведь рабочее время.
— Все равно. Предлагаю немедленно прекратить работу. По-вашему, можно еще работать в этом самом механическом и на стадионе?
— Совсем нельзя.
— Давайте совет бригадиров!
— Даем!
Удивленные бригадиры и все колонисты в самый разгар рабочего времени услышали «сбор бригадиров». Никому не пришло в голову, что этот короткий, из трех звуков сигнал наносит последний удар старому производству Соломона Давидовича.
Заседание продолжалось недолго. Крейцер предложил все силы колонистских бригад перебросить на строительство, чтобы скорее привести в порядок новый завод и начать на нем работу. Колонисты встретили это предложение овацией. Воргунов и предожение и овацию выслушал с недоверчивой тревогой, присматривался к ребятам и задал только один вопрос:
— И леса они будут разбирать?
Бригадиры ответили недоуменными взглядами: они не поняли, в чем сущность вопроса, а Воргунов смотрел на них и не понимал их недоуменных взглядов. Соломон Давидович с осуждением пыхнул губами:
— Пхи! Леса разбирать! Если вы им предложите разобрать самого черта, так они разберут, к вашему сведению, и все сложат в порядке: лапы отдельно, копыта отдельно, а рожки и хвости тоже отдельно. Вы можете спокойно произвести инвентаризацию.
Воргунов повернул к нему голову и произнес с сарказмом:
— Черта мне не приходилось, но думаю, что это все-таки легче, чем леса.
— Ошибаетесь. Черт, вы думаете, он себе будет сидеть и смотреть, как его разбирают? Он же будет кусаться!
Этот оригинальный спор разрешил Захаров:
— И Соломон Давидович и Петр Петрович запоздали с проблемой: и бог и черт давно разобраны и сложены в музеях. А леса мы разберем, Петр Петрович!
Воргунов сделал движение всем телом, которое обозначало, что он посмотрит, как колонисты разберут леса.
На другой день у диаграммы штаба соревнования особенно толпился народ. Боевая сводка гласила:
'Положение на фронте 29 августа
