– Я не то чтобы тебе не верила, – сказала Ким, – но мне бы надо было убедиться самой.
Они молча ели. Солли выглянул в сторону материка, еле видного на востоке.
– Платон верил в призраков, – сказал он.
– Платон? – усомнилась Ким.
– Он считал, что призраки появляются от излишнего винопития. – Солли рассмеялся, увидев реакцию Ким. – Именно так. Он где-то говорил, что если человека слишком привлекает его земная жизнь – слишком много удовольствий, слишком много секса, то после смерти его душа прилепляется к плоти и не может освободиться. Он считал, что именно поэтому духи держатся около кладбищ. Вроде как пришиты к своим бывшим телам.
Ким доела сандвич, зачерпнула клюквенной подливки и запила все это пивом.
– Тебя действительно заинтересовало это дело в Северине, Солли?
Он снова наполнил стаканы.
– На самом деле нет. Но когда солнце заходит, мир становится совсем другим.
– Ничего себе позиция для звездолетчика!
Он с наслаждением поднес пиво ко рту.
– Наверное, я слишком часто бывал в темноте.
Альфа Максима разлетелась взрывом, который будет виден за миллиарды световых лет. Конечно, если ответ придет с такого расстояния, ни один человек его уже не увидит – к тому времени этот вид превратится во что-то другое.
Новостные каналы кипели разговорами о «Маяке», в том числе комментариями религиозных и экологических деятелей, которые, в необычном для себя единстве, объявляли подобные взрывы действиями против Бога или окружающей среды.
Ким понимала возражения людей против взрыва солнц, даже с такими планетными системами, где не было ничего, кроме железа и метана. Поглощенные вчера миры вращались вокруг Альфы Максима невообразимое количество времени, и казалось недостойным их трогать.
Она заставила себя отвлечься от этих мыслей и вернуться к Шейелу Толливеру. Был соблазн позвонить ему после возвращения с погружения и поговорить как ни в чем не бывало, убедиться, что он на нее не обижен. Но она решила, что не стоит.
Большую часть следующего дня она провела, совещаясь с Мэттом Флекснером, пытаясь выработать план по выжиманию дополнительных фондов из центрального правительства. Надвигались выборы, и премьер понимал, что каждый из его возможных оппонентов готов сделать из выданных институту средств хороший пример швыряния денег на ветер.
Задача, как Ким ее понимала, состояла в том, чтобы показать, чем Институт полезен налогоплательщикам, склонным считать его способом создания рабочих мест для чересчур образованных кадров, которым больше деваться некуда. Ким неприятно было это признавать, но налогоплательщики были не так уж и не правы. Конечно, этим мнением она с Мэттом не делилась. Только Солли знал о ее истинных чувствах.
Мэтт Флекснер работал в Институте сто лет – в буквальном смысле. В тридцать лет он служил одной из его витрин: физик мирового класса, совершающий прорыв в исследовании многомерной структуры космоса. Но продление жизни сделало явным то, что ученые и без того знали: истинно творческая работа делается в молодости или не делается никогда. Гении увядают быстрее роз в июле. И никакие генетические ухищрения, известные науке, этой грустной реальности отменить не могли.
Мэтт приспособился, передал незаконченную работу в руки помоложе и ушел на менее напряженные участки. В пиар, грустно подумала Ким, понимая: сама она оказалась там сразу. Пусть Мэтт вышел из игры, он все же в ней был. Его будут помнить.
Конечно, он все еще выглядел на тридцать. У него был широкий лоб, необычная улыбка и прямой нос. Борода и волосы не поседели, и он был невероятно одаренным теннисистом.
В работе Ким была его правой рукой.
Она сказала ему, что ее пару дней не будет. Свой график она определяла сама. Никто не интересовался, когда она приходит и уходит, если она делала свое дело. А сейчас ее делом было убедить членов «Общества правильных действий» в том, что Институт – благодарный объект для спонсирования.
Неплохо было бы, подумала она, найти какое-нибудь сверхъестественное существо в долине Северина. Откроется целая новая область научных исследований.
Домой она вернулась рано, поспала час, сделала себе чашку горячего шоколада и села в гостиной.
– Шеп, – сказала она, – погляди, что можешь найти о Маркисе Кейне после 573 года.
«Ищу», – ответил ИР.
Небо было серым, холодным, в дом колотился стылый ветер.
«Не очень много. Он был художником с определенной известностью».
– Художником? Ты уверен, что это тот самый человек?
«О да, это одно и то же лицо. Очевидно, его работы пользовались некоторой репутацией».
– Ладно, что еще?
«Покинул Гринуэй в июне 579 года рейсом, идущим на Землю. Несколько лет работал в Канаде консультантом по дизайну пилотских кабин. Уволился в 591 году. Переехал в Старый Висконсин. Погиб в 596 году».
– Он больше не служил капитаном звездолета? После экспедиции «Охотника»?
