видывал! — посоветовал вышвырнуть его прочь, чтобы оно больше никого не смогло любить. И мне это весьма удалось — до того момента, как я услышал эту чертову мелодию. Однажды вечером, по радио. Это было там, в той большой страна, где мелодии плывут над землей и растворяются в воздухе. Ну вот, я сказал Бети, чтобы вела себя хорошо. Клянусь, так и сказал. О, она была очень капризной штучкой. — Он потер ладони, словно согревая их. — Очень капризной. Я сказал: ты хочешь, чтобы я плакал кровавыми слезами — я докажу, что так будет, клянусь Богом! И тогда я пошел и сделал это. У одного парня с Десятой улицы, за ярмарочной площадью.
Хосс Тигартен держался за лицо обеими руками, словно пытался сохранить остатки своего носа. Налитые слезами от боли глаза блестели в полумраке. Он начал потихоньку отползать от лужи собственной крови.
— Наверное, от его иглы мне стало плохо. — продолжал Трэвис блуждать в призрачных закоулках своей памяти. — Бети и ее красные туфельки, черт побери! — Он моргнул, заметив движение толстяка. — Нет! — коротко сказал он, и в следующее мгновение пуля вонзилась в левое колено сыщика. Пока Тигартен стонал, рыдал, выл и снова стонал, он открыл барабан револьвера и принялся его перезаряжать. — Я всегда был неравнодушен к блондинкам, но брюнетки мне тоже нравились. Черт побери, рыженькую я бы тоже не стал выгонять из койки за пачку крекеров. Чери Дэйн и Изи Бризи были блондинками. Дебра Рокс — брюнетка. Ты видел «Суперплута»?
В отчаянии и безумстве Тигартен продолжал куда-то ползти по мокрому бетонному полу, волоча за собой свою перебитую ногу.
— Там есть сцена, где они все смотрят на меня. Прямо на меня. Все три, одновременно. И когда они разинули рты, я услышал ту самую мелодию и сообразил, что Калифорния не так уж далеко от Оклахомы. Понимаешь, фильм-то был снят в Калифорнии Поэтому я и оказался здесь. Точнее, сначала в Лос- Анджелесе. Чери Дэйн там была на премьере своего нового фильма «Трудная девчонка». Ну, он и рядом не стоял с «Суперплутом». Я выследил, где она живет, — так же, как выследил Дебру Рокс после того, как она появилась в той книжной лавке. О, они даже пытались менять машины, чтобы от меня оторваться, но если уж Трэвис настроил свое сердце… — Он некоторое время понаблюдал, как ползает раненный, потом поднял перезаряженный «кольт» и прострелил тому правый локоть.
— От одного парня в кинотеатре я узнал, что он видел Изи Бризи живьем в одном местечке туг, в Сан-Франциско. Я приехал и нашел ее. Я любил ее, понимаешь? Так же, как любил Чери Дэйн. И как люблю Дебру Рокс. Видишь ли… они меня тоже любили. Это я понял по музыке. — Он щелкнул курком. — Я знаю, что они на самом деле твердят, твердят постоянно. — Он прицелился. — Они говорят: «Трэвис! Заставь нас плакать кровавыми слезами!»
Грохнул выстрел.
Хосс Тигартен рухнул лицом вниз. В правом виске зияла кровавая дыра.
— Вот и конец моей истории, — произнес Трэвис, изящным движением возвращая «кольт» в кобуру. Теплый ствол приятно согревал бедро через джинсы.
— Странный, очень странный священник. Придется с ним что-то делать, не так ли? Ведь она — моя суженая.
Он неторопливо пошел задувать свечи. Но прежде чем погасла последняя, подошел к своему спальному мешку, усыпанному упаковками из-под гамбургеров, и вынул из него моток веревки. Потом погасла последняя свеча. Освещая себе путь фонариком, он двинулся в обратный путь.
Глава 23
Зазвонил телефон. Джон чуть не упал с кровати, торопясь снять трубку:
— Алло!
— Привет.
Чей это голос? Джон ждал услышать Хосса Тигартена…
— Это Ланкастер? Отец Джон Ланкастер?
— Да. С кем я говорю? — Дождь по-прежнему стучал в окно.
— С тем, кто хочет вас видеть.
Джон бросил взгляд на свои часы, лежащие на маленькой прикроватной тумбочке. Без трех минут два. Глухая ночь.
— Немного рановато для шуток, вы так не считаете?
— Это не шутки. И время самое подходящее. У меня есть для вас сообщение от вашей знакомой.
— Моей?… — Сердце замерло. — Кто это говорит?
— Я могу привезти вам это сообщение, если пожелаете.
— Прочитайте его мне!
— Нет, этого я не могу. — По голосу можно было подумать, что человек улыбается. — Нет, сэр. Назовите место, где мы могли бы встретиться… скажем, минут через десять.
— В храме, — ответил Джон. — Но в чем дело?
— В храме, — повторил мужчина. — Мне это нравится. Убежище. Скажите, вы католик?
— Разумеется.
— У вас, католиков, существует, э-э… такая маленькая будка типа шкафа, да? Вы садитесь там и слушаете, как люди рассказывают вам обо всем, что они сделали дурного, да?
— Да, конфессионал.
— И вы не видите лиц этих людей, верно? Получается, будто один ящик разговаривает с другим.
— Грубо говоря — да.
— Вот там я и хочу, чтобы вы меня ждали.
— Что? — нахмурил брови Джон.
— В вашем ящике. Через десять минут. Это будет… два часа семь минут. Нет. Два ноль восемь. Оставьте входную дверь открытой. Я войду и сяду в свой ящик. Вам этого будет не видно, верно?
— Да, — настороженно подтвердил Джон, почувствовав, как по коже побежали мурашки.
— Отлично. Все просто как апельсин. Вы будете там, и я тоже. Впрочем, один момент. Давайте договоримся сейчас же: то, что я вам сказал, должно остаться между нами. Никого лишнего не должно быть, понятно?
— Я…
— Если появится кто-то еще, вы меня не увидите. И не узнаете, что хотела передать вам ваша подруга с замечательными длинными черными волосами из квартиры номер шесть. Вы должны там быть один. — Мужчина положил трубку.
Первым импульсом Джона было позвонить в полицию. Но зачем? Кто-то хочет прийти на исповедь. Может, время выбрано не самое подходящее, но… А кроме того, Джон хотел узнать, что же собирается сообщить ему этот мужчина. Он дрожал как осиновый лист. Если это действительно послание от Дебби, вдруг она выяснила, кто он есть на самом деле? О Боже… Неужели Тигартен проболтался?
Загадочно. Загадочно.
Джон торопливо натянул джинсы. Черный сюртук с жестким белым воротником лежал под рукой. Он быстро накинул его и застегнулся на все пуговицы. Потом достал из платяного шкафа толстый бежевый кардиган. Надел кроссовки на босу ногу и поспешил в храм.
Он проверил двери. Они так и остались незапертыми. В помещении храма царил полумрак, почти все лампы были выключены в целях экономии, и он решил оставить все как есть. Посмотрел на часы. Почти вовремя. Дикая нелепость, конечно, но надо до конца выяснить, в чем дело. Он прошел к конфессионалу, сел на бархатную скамью, приготовившись ждать.
Два ноль восемь.
Два ноль девять.
Два десять.
С каждой секундой Джон все больше начинал чувствовать себя полным дураком.
Два одиннадцать. Два двенадцать.
