– Живой я, не беспокойся.
Лицо его при свете, падающем из окна, было цвета тумана. Он обхватил плечи Моргона рукой, тяжело оперся на него, и они вдвоем перевалили через порог. Астрин тяжело опустился на тюфяк. Руки его были покрыты глубокими свежими царапинами, волосы спутаны и мокры. Правую руку он прижал к боку и не отводил ее, пока Моргон, заметив темное пятно, проступавшее между его пальцами, не издал громкого протестующего возгласа. Голова Астрина упала на тюфяк, рука соскользнула. Когда Моргон начал распарывать шов его рубашки, Астрин прошептал:
– Не надо. Одежды у меня мало. Он первый меня увидел, но я его убил. Он упал в море, и мне пришлось нырять за ним среди скал в волнах прилива, не то его бы нашли… Я зарыл его в песок. Там его не найдут. Он был из… Он был из водорослей, пены и жемчуга. Меч – из темноты и серебряной воды. Он ранил меня – и улетел, как птица. Если бы Ксел меня не предупредила, я был бы мертв. Если бы я не обернулся…
Астрин вздрогнул от боли, когда Моргон коснулся его кровоточащего бока мокрой тряпкой. Потом сжал зубы, закрыл глаза и молчал все то время, пока Моргон осторожно промывал и перевязывал обрывками своей сухой одежды неглубокую рану. Затем Моргон согрел котелок вина, Астрин выпил, дрожь его унялась. Отстранив от себя пустой котелок, он снова повалился на тюфяк.
– Спасибо тебе, спасибо. Если Ксел вернется, впусти ее.
Выбившийся из сил, он лежал неподвижно и спал, проснувшись один только раз, когда Ксел поскреблась в дверь, и Моргон, бессонно дежуривший у огня всю ночь, встал, чтобы открыть дверь промокшей и перепачканной охотнице.
На следующий день Астрин почти не говорил о ночном происшествии. Двигался он осторожно, иногда кривился от боли, лицо было угрюмым. Смягчалось оно только тогда, когда он встречался глазами с встревоженным взглядом Моргона. Весь день они не выходили из дома, Астрин жадно просматривал колдовские книги, точно принюхивающийся к следу хищник, а Моргон пытался выстирать и починить его одежду, и вопросы, которые он был не в состоянии задать, бились в его горле, точно попавшие в силки птицы.
Только на закате дня Астрин отошел от своих мрачных мыслей. Он со вздохом захлопнул книгу, ее железные застежки сами собой заперлись, и произнес, уставившись через полуоткрытую дверь на равнину:
– Надо бы рассказать Хьюриу… – Ладонь его хлопнула по книге и сжалась в кулак. Он прошептал: – Нет. Пусть он убедится собственными глазами. Заботиться о стране – его дело. Пусть он сам и действует, от своего имени. Пять лет назад он изгнал меня из Кэруэддина за то, что я говорил правду. С чего бы это я стал возвращаться?..
Моргон, который сидел у огня и пытался зашить распоротый накануне им самим шов рубашки, посмотрел на Астрина вопросительно. Тот, прижав руку к боку, повернулся, чтобы добавить дров в огонь. Он на миг задержался, чтобы положить руку на плечо Моргона:
– Я рад, что ты оказался здесь вчера ночью. Если я хоть что-нибудь смогу для тебя сделать, я это сделаю.
Некоторое время он по вечерам никуда не уходил. Моргон работал рядом с ним на раскопках в городе; долгими спокойными вечерами он пытался складывать куски керамики или стекла, в то время как Астрин все рылся в книгах. Иногда они охотились вместе с Ксел в дубовом лесу к югу от дома, простирающемся от моря далеко на запад, за пределы Имриса.
Однажды, когда они шли вдоль опушки, Астрин сказал:
– Я бы мог отвезти тебя в Кэйтнард. Это всего день пути – к югу от этих лесов. Возможно, кто-нибудь там тебя бы и узнал.
Но Моргон только поглядел на него пустыми глазами, словно Кэйтнард лежал где-нибудь на дне морском, и Астрин больше об этом не заговаривал.
Через несколько дней Моргон нашел в углу комнаты, где они работали, кучку красных и пурпурных стекляшек. Он принес эти осколки в хижину Астрина, счистил с них грязь и, разложив на столе, задумался, глядя на свою находку.
На другой день шел сильный дождь, и они не пошли на привычную уже для Моргона работу. В домишке пахло сыростью, очаг дымил. Ксел беспокойно слонялась по комнате, то и дело жалобно подвывая, а он сидел, что-то бормоча, над очередной чародейской книгой, которую никак не мог открыть. Моргон, используя нечто вроде клея, который изготовил для него Астрин, пытался соединить, подогнать друг другу гранями осколки пурпурного стекла.
Он поднял голову, когда Астрин с раздражением в голосе сказал:
– Ксел, успокойся и перестань метаться. У меня уже слова иссякли. Ирт был самым могущественным волшебником после Основателя, и он слишком хорошо запирал свои книги.
Моргон открыл рот и произнес невнятный тихий звук с выражением растерянности на лице. Он резко повернулся, отыскал в очаге наполовину сгоревший прутик, вытащил его и написал на столе: «Тебе нужна арфа».
Астрин, наблюдая за ним, соскочил с табурета и стоял, глядя Моргону через плечо.
– Мне нужна – что? У тебя такой скверный почерк, словно у Алойла. Ах, арфа… – Его рука легла на плечо Моргона. – Да. Вероятно, ты прав. Возможно, он запер книгу звуками своей собственной арфы или звуком самой низкой ее струны, которая, как говорят, могла заставить клинок меча разлететься вдребезги. Но где же мне ее найти? Ты не знаешь, случайно?
Моргон покачал головой. Потом уронил прутик, наклонил голову и уставился на него, как если бы этот прутик писал по своей собственной воле. Через минуту он повернул голову, и встретился глазами с Астрином. Тот резким движением открыл одну из колдовских книг Алойла и сунул в руку Моргона перо:
– Кто заплатил за свой облик шрамами на руках и кому?
Моргон медленно начал писать на полях одно из заклинаний Алойла. Когда он закончил ответ к древней загадке Остерланда и начал толкование, раздался прерывающийся от волнения голос Астрина:
– Ты учился в Кэйтнарде. Ни один немой не учился в этом училище – я знаю, я сам провел там целый год. Ты можешь это припомнить? Можешь припомнить хоть что-то об училище?
