– Я и еду. Уже еду, – бодро отвечал Кеннон. – Уиндон Эймори никогда не простил бы мне, если бы я не увидел, чем все это закончилось. У тебя все зубы на месте?
– Да вроде бы.
Группа, застывшая в дверях, пришла в движение, и под взглядом Моргона все заспешили по своим делам. Он наклонился и помог Элиарду подняться на ноги.
– В чем дело?
– Да ни в чем таком особенном. Сам бы попробовал рухнуть в розовый куст. Не знаю, найдется ли у меня целая чистая рубаха.
– Найдется, – сказала Тристан. – Я еще вчера твое белье постирала. В доме все вверх дном, вы… то есть мы, в таком виде… Торговцы вот-вот нагрянут, а это значит, что все женщины придут сюда посмотреть на их товар. А у нас такая грязища в зале! Да я со стыда помру.
– Как-то раньше ты не особенно об этом заботилась, – ехидно заметил Элиард. – Теперь вот вечно жалуешься. А то бегала себе чумазая, на юбке – собачья шерсть, и хоть бы что…
– И так бывало, – ледяным тоном ответила Тристан, – когда здесь был кто-то, чтобы смотреть за порядком в доме. А теперь никого нет. Только я одна пытаюсь…
Она резко повернулась и пошла прочь, куры выпархивали у нее из-под ног, но Тристан даже не обращала на них внимания. Элиард со вздохом пощупал свои жесткие волосы:
– Голова моя – дубовая. Если ты польешь мне, я полью тебе.
Они скреблись и отмывались за домом. Кое-как приведя себя в порядок, Элиард отправился на ферму Грима Окленда, чтобы помочь грузить зерно из амбара на телеги, а Моргон пошел по полевой стерне к прибрежной дороге, ведущей к Толу.
Только что на якорь стали три торговых корабля, паруса их были уже убраны. Как только Моргон ступил на причал, с одного из них тут же спустили прочный трап. Матрос осторожно свел по нему с палубы вороную лошадь – изумительной красоты длинноногое животное. Солнце отражалось в лоснящихся, гладких боках, играло самоцветами на уздечке.
Торговцы приветствовали Моргона с носа корабля, и он ускорил шаг, чтобы встретить их, когда они сойдут на берег.
Они приближались к нему плотной живописной группой: некоторые из купцов были одеты в длинные тонкой работы оранжевые херунские одежды, другие красовались в анском платье или в облегающих, богато расшитых рубашках из Имриса. Они носили кольца и цепочки из Исига, отороченные мехом шапки из Остерланда, которые при случае охотно раздавали вместе с костяными ножами и медными пряжками детям, стайками кружившим возле причала застенчиво наблюдая за приезжими. В числе других товаров на кораблях привезли железо из Исига и херунское вино.
Грим Окленд подошел на несколько минут позже, когда Моргон уже успел проверить качество вина.
– Мне бы тоже выпить глоточек после всего этого, – заметил Грим.
Моргон хотел было улыбнуться, но из-за разбитых губ передумал.
– Зерно погружено?
– Почти. Харл Стоун везет шерсть и кожи из твоего сарая. Было бы умно с твоей стороны взять весь металл, который они привезли.
Моргон кивнул, взгляд его снова скользнул в сторону вороной лошади, привязанной к поручням причала. Матрос притащил с корабля седло, уравновесил его на поручнях рядом с лошадью.
– Это чья же кобылка? – спросил Моргон, указывая на лошадь и суетящегося возле нее матроса. – Похоже, что кто-то прибыл к нам сюда вместе с торговцами. А иначе можно подумать, что Элиард тайно обменял ее на Акрен.
– Ну уж не знаю, – ответил Грим, и его рыжие седеющие брови медленно поползли вверх. – Парень, это, конечно, не мое дело, но пусть бы твои личные наклонности не мешали твоему долгу, который ты рожден исполнять.
Моргон пригубил из чаши.
– А они мне и не мешают.
– Было бы крайне неприятно, если бы ты… – Грим пожевал губами. – Если бы ты умер, – закончил он.
Моргон пожал плечами:
– Но есть же Элиард.
Грим тяжело вздохнул:
– Говорил ведь я твоему отцу, чтобы не посылал тебя в то училище. Оно все у тебя в голове перепутало. Так нет же. Он и слушать не хотел. Говорил я ему, что худо отпускать тебя с Хеда так надолго; никогда так не делалось, ничего хорошего не могло из этого выйти. И ведь я был прав. Как думал, так и вышло. Ничем хорошим поездка твоя не закончилась. Ты удираешь в какую-то чужую страну, играешь в загадки с… с человеком, который должен был бы иметь совесть, чтобы оставаться там, где он есть, раз уж помер и предан земле. Нехорошо, нехорошо… Не так, совсем не так подобает вести себя князю Хеда. Не делается так.
Моргон приложил край тяжелой металлической чаши к своим распухшим губам и после недолгого молчания сказал:
– Певен не мог найти упокоение в могиле, ведь из-за того, что он неправильно произнес заклинание, он нечаянно убил семерых своих сыновей, а потом он покончил с собой – от горя, тоски и позора. Как ему после всего этого успокоиться?! Певен говорил мне, что после стольких лет с трудом вспоминает имена сыновей. Это его тревожило. Я узнал их имена в Кэйтнарде и назвал ему. Это его приободрило.
Лицо Грима налилось кровью.
