общественности. С таким же успехом я могу привести вам дюжину не менее веских причин, почему так делать не стоит.
Сэр Джон замолчал, как бы подыскивая необходимые факты, хотя на самом деле ждал возражений собеседников. Нужные факты он уже подобрал.
— Я думаю, господин президент, ничего плохого не будет, если мы выслушаем, что собирается нам сказать сэр Джон, — с улыбкой произнес Холлисон. — Кто знает, может, мы узнаем что-нибудь новое. Как посол, как представитель старинной дипломатической школы, сэр Джон имеет определенный опыт в этой области.
— Благодарю вас, Ричард. Я скажу прямо и без обиняков, господин президент. Вы имеете полное право сохранить все в тайне. Вынося сор из избы, вы вряд ли что выиграете, а вот потеряете многое. В лучшем случае на публике будут трепать ваше имя, в худшем — вам придется передать образцы бесценного вооружения нашему противнику. Открытое и, я бы сказал, противоречащее здравому смыслу признание приведет в лучшем случае к абсолютному нулю, а в худшем — сослужит плохую службу не только вам, но и Пентагону, и гражданам Америки. В Пентагоне, я в этом абсолютно уверен, в основном работают честные и порядочные люди. Конечно, есть там и некомпетентные лица, и совсем тупицы, но назовите мне хотя бы одну большую бюрократическую структуру, где бы не было таких людей. Главное, что это в основном честные люди, и я не вижу оснований смешивать их с грязью только потому, что мы обнаружили среди них две паршивых овцы. Вы же, господин президент, находитесь в еще худшей ситуации. Значительную часть своего времени вы посвятили борьбе с терроризмом во всех его проявлениях. А теперь подумайте, как отнесется мир к известию о том, что двое высокопоставленных лиц в ваших вооруженных силах ради денег оказывали активную помощь террористам. И хотя вы лично можете не знать этих двух типов, будут говорить, что они чуть ли не ваши помощники и доверенные лица. Это в лучшем случае. А в худшем — вас обвинят в том, что вы не только пригрели у себя на груди террористов, но и оказываете им всяческую помощь. Представьте себе заголовки первых страниц ведущих газет мира! А что будет писать желтая пресса! К тому времени, когда с вами покончат, от вас останется одно-единственное слово — лицемер. Вас будут считать человеком, который строил из себя благородного, неподкупного и принципиального президента, а на самом деле всю свою жизнь оказывал помощь и содействие злу, с которым обещал бороться. Ваша репутация во всем мире, в странах, которые не любят или боятся Америки из-за ее силы, мощи и богатства, то есть в большинстве стран, будет опорочена. В своей собственной стране благодаря своей огромной популярности вы, безусловно, сможете выжить, но я очень сомневаюсь, что это будет иметь значение. А вот то обстоятельство, что ваша кампания против терроризма окончательно рухнула, безусловно скажется. Из такого пепла не возродится ни один феникс. Для мира вы будете конченым человеком. Говоря простым, недипломатичным языком, сэр, если вы сделаете так, как думаете, то у вас не все дома.
Президент молчал, устремив взгляд куда-то вдаль, а затем как-то растерянно спросил:
— Кто-нибудь еще думает, что у меня не все дома?
— Никто так не думает, господин президент, — сказал генерал, — и присутствующий здесь сэр Джон, осмелюсь заметить, меньше всего. Он просто сказал то, что обязательно сказал бы ваш госсекретарь, который, к сожалению, отсутствует. И он, и сэр Джон — прагматики, люди, обладающие холодной логикой, противники необдуманных, поспешных решений. Возможно, не мне судить об этом, но я буду безмерно счастлив, если репутация Пентагона хотя бы отчасти останется незатронутой. Я абсолютно уверен, что если кто-то собирается спрыгнуть с Эмпайр стейт билдинг или с другого небоскреба, то должен сперва подумать, к каким фатальным, непоправимым последствиям это приведет.
— Могу только энергично кивнуть в знак поддержки такого заявления, — сказал Джон Хейман, министр обороны. — Считаю, что у нас есть только две возможности: говоря метафорически, не будить спящую собаку или же спустить псов войны. Спящие собаки никогда вреда не приносят, чего не скажешь о своре псов войны — они непредсказуемы. И вместо того чтобы кусать неприятеля, могут развернуться и наброситься на нас — в данном случае наверняка так и произойдет.
Президент посмотрел на Холлисона.
— Ричард, а вы что скажете?
— Господин президент, вы поставили на карту всю свою жизнь. У вас остался один только козырь, и называется он «молчание»!
— Значит, четверо против одного, так?
— Нет, господин президент, — возразил Хейман. — Нет, не так, и вы прекрасно это понимаете. Мы все пятеро заодно.
— Видимо, так и есть. — Президент усталой рукой провел по лицу. — И как же мы обеспечим это молчание, сэр Джон?
— Прошу прощения, господин президент. Если вам интересно узнать мое мнение, то, как вы уже заметили, я с радостью и незамедлительно его выскажу, но в данном случае действуют уже другие правила. Я не имею права определять политику суверенного государства. Решения должны принимать вы и присутствующие здесь члены военного комитета.
В кабинет вошел секретарь с бумагой в руке.
— Сообщение с «Ариадны», господин президент.
— Господи, у меня больше нет сил, — выдохнул президент. — Как только я слышу о сообщениях с «Ариадны», у меня сразу же руки опускаются. Надеюсь, когда-нибудь я получу хорошее сообщение с борта этого корабля... — он пробежал глазами радиограмму, — но, конечно, не на сей раз. «Атомная бомба, — говорится в этом послании, — извлечена из бомбардировщика и благополучно перенесена на борт парусника „Ангелина“». В общем-то довольно приятные новости, но далее следует: «Неожиданное изменение направления ветра на сто восемьдесят градусов делает передвижение парусника невозможным. Вынужденная задержка на три — шесть часов. Водородные бомбы с самолета переносятся на подъемное судно „Килчарран“. Окончание работ ожидается к полуночи». Конец сообщения. Что мы будем делать?
— Господин президент, — сказал Джон Трэверс, — мы получили несколько часов передышки.
— И что следует из данного факта?
— Надо умело воспользоваться этим, хотя ничего заслуживающего внимания сейчас я придумать не могу, просто размышляю вслух. — Трэверс посмотрел на начальника объединенного комитета начальников штабов. — Скажите мне, генерал, а тем двум господам в Пентагоне известно, что они находятся под подозрением? Точнее, известно ли им о том, что имеются доказательства их предательства?
— Нет. И я полностью согласен с тем, что вы хотите сказать: в настоящий момент никаких мер против них приниматься не будет, чтобы они ни о чем не догадались.
— Прекрасно. С вашего разрешения, господин президент, я хотел бы удалиться и заняться проблемами международной дипломатии. С помощью подушки, конечно.
— Прекрасное предложение, — улыбнулся президент. — Я, пожалуй, сделаю то же самое. Уже почти шесть часов, господа. Как вы смотрите на то, чтобы в следующий раз собраться в половине одиннадцатого утра?
Днем, в два тридцать, Ван Гельдер, держа в руке радиограмму, поднялся к Тальботу на ходовой мостик «Ариадны».
— Сообщение из Ираклиона, сэр. Оказывается, «фантом» греческих ВВС буквально через десять минут после того, как покинул базу, обнаружил «Таормину» к востоку от острова Авго. Если судить по карте, то остров находится примерно в сорока милях к северо-востоку от Ираклиона. Очень удобное расположение, если задаться целью пересечь пролив Касос.
— В каком же направлении она двигалась?
— В том-то и дело, что ни в каком. Чтобы не вызвать никаких подозрений, греческий пилот не стал ее облетать. Он сообщил, что «Таормина» просто стояла.
— Притаилась. А вот зачем притаилась? Кстати, раз об этом зашел разговор, что в настоящее время делает Джимми?
— Последний раз я его видел в офицерской кают-компании. Он шушукался с девушками. Остальные греки разошлись по своим каютам. По всей видимости, решили отоспаться. Поведение девушек почти не изменилось, хотя они перестали болтать о своем затруднительном положении, да и вообще стали относиться ко всему философски. Видимо, они решили смириться или же, наоборот, что-то задумали, но что
