малым облегчением становится для них завоеванная тобою честь…
…Конан встал. Предрассветная прохлада коснулась его тела холодными, влажными пальцами. Небо на востоке уже начинало окрашиваться алым — будто кровь вытекала из широкой, в пол-горизонта, раны.
Сколько времени он пролежал так, прислушиваясь к своим мыслям?
Долго. Достаточно долго, чтобы угли близкого пожарища почти прогорели, а визг смертельно раненной лошади вдалеке сменился глухим хрипом.
(Помнил Конан: лошади крепки на рану. Долго они цепляются за жизнь — и умирают медленно, трудно).
Рядом с багровыми углями обозначился парно сверкнувший огонек. Волк? А вот еще две зеленые светящиеся точки чуть в стороне. И еще…
Ого! Целая стая!
Не верьте, если скажут, что волк боится огня. Он отступит перед горящей палкой, но лишь постольку, поскольку она опасна, поскольку может обжечь. Перед обнаженным клинком он будет отступать точно так же.
Осторожно, но без панического страха. Будет отступать, пятиться — и скалить зубы, выбирая момент для атаки.
Стая — не отступит.
И вдвойне не верьте, если скажут вам, будто боится волк человека, не решается напасть на него, даже мучимый голодом. Не верьте, хотя это и правда… иногда.
Дана волку сила — хотя и меньшая, чем у самых грозных хищников; ум же
— несравненно больший. И скорость движений, и тонкое чутье. И способность сбиваться в стаи, действовать согласованно…
Лучше любого другого зверя знает волк пределы возможностей своих, своего врага, своей добычи… Отличит он ружье от палки, выстрел — от удара по камню. И остерегаться волк человека стал лишь тогда, когда осознал, что человек опасен. Любой, даже невооруженный.
Потому что в ответ на гибель безоружного одиночки раскинет облава цепь загонщиков, взмоют в воздух вертолеты с охотниками, промчатся по земле машины, неся в кузове десятки стрелков, палящих во все живое…
Но это — не сейчас. До этого еще несколько веков.
Пока что волк не испугается одиночки, особенно, если нет у того оружия дальнего боя.
Стая же — тем более не испугается… Нелегко отбиться от стаи пылающим факелом, и мечом — не легче.
Меч-катана был у Мак-Лауда на поясе. Никогда они не расставались друг с другом — Горец и меч.
Да, именно так! Меч имеет свою душу, у него есть своя цель, свой Путь… Даже в небытие — или, наоборот, в сверхбытие — они отправились вместе. И вместе же вернулись оттуда.
Но зверей — десятка два, и они, скорее всего, привычны ускользать от клинкового удара. Правда, с такими мастерами меча им встречаться явно не приходилось…
И все-таки — хватит ли у него силы и внимания на всех них, если кинутся разом?
Почти наверняка хватит.
Почти.
Плохая это смерть — от смрадных клыков. Плохая даже для бессмертного… Недостойно воина — носить на теле шрам от первой раны, повторяющий контуром волчью челюсть, а не вражеский клинок.
Правда, сейчас осень (или весна? Во всяком случае, снега нет), кормная пора. В бесснежное время звери не должны быть столь голодны, чтобы идти на риск смертной схватки…
Но мало ли что бывает! Если на то пошло, в бесснежье волки обычно и не собираются в многочисленные стаи.
…Все эти мысли мелькнули на краю сознания Конана за тот неуловимо краткий миг, когда он, обнажив изогнутое лезвие, шагнул навстречу стае.
Мелькнули и исчезли. Так пролетающая птица мелькает в поле зрения человека, идущего в бой…
Стая не приняла вызова. Не допустив человека и на дюжину шагов, волки исчезли, растворились в тумане. Будто и не было их.
А подойдя к тому месту, где только что кружились серые тени, Мак-Лауд сразу понял все.
Понял он, что не голод, требующий охоты на опасную дичь, сплотил зверей в стаю. Наоборот — сытость собрала их на этих холмах, возможность легко прокормиться.
Несколько людских трупов, обглоданных до неузнаваемости, лежало на пепелище. На некоторых еще сохранялись остатки одежды, но ни доспехов, ни оружия не было: все унесли победители.
И вовсе не было у волков нужды рисковать жизнью, атакуя готового защищаться путника. Им сейчас человечина доставалась задаром.
Потому что сотнями и сотнями тел устилает землю очередная междоусобная бойня.
А то, что догорало неподалеку, было остатками дома. Точнее, нескольких домов. А еще точнее — поселка…
И тут вдруг еще один огонек сверкнул вдали — заколебался, мигая. Не похож он был ни на далекий пожар, ни тем более, на глаз хищного зверя. Так колышется на ветру огонек масляного светильника.
