мои мысли, хозяин замка пояснил:
– Моя жена и дети уже поужинали, а звать кого-либо для того, чтобы составить компанию, я не стал. Думаю, ты устал с дороги и светские разговоры тебя только еще больше утомят…
Я благодарно улыбнулся и направился к своему месту, угадав его по серой униформе стоявшего рядом лакея. Второй лакей был одет в синее. Едва я опустился на голое деревянное сидение своего стула, как почувствовал, что меня укутывает мощная магическая аура, прогоняя усталость и взбадривая не хуже холодного душа.
Хозяин замка разместился напротив меня, и как только мы сели, лакеи начали подавать еду.
– Как ты находишь Синергию со времени последнего посещения? – завел магистр светскую беседу.
– Я не слишком многое рассмотрел, но, по-моему, она стала еще приветливее, – ответил я такой же дежурной светской фразой и тут же задал действительно интересовавший меня вопрос: – Не помню, говорили ли мы когда-нибудь о росписи в нижнем холле, но сегодня она меня ужасно заинтересовала. Что там такое изображено и как это сделано? Попур Кашат, при всей его эрудированности, не смог мне объяснить этого достаточно точно. Впрочем, – я посмотрел на обслуживающих нас слуг, – если ответ содержит какую-то тайну, не предназначенную для чужих ушей, я могу осадить свое любопытство…
Синий магистр улыбнулся:
– В этом зале можно говорить абсолютно спокойно, даже если в нем будут обедать все мои родичи и советники. Сказанные в нем слова слышит только тот, кому они предназначены. А что касается росписи… Меня всегда удивляло твое безразличие к этому феномену. Дважды ты ее мог видеть и ни разу не заинтересовался… Это очень необычно, и я оправдывал это безразличие твоей чрезвычайной занятостью и… целеустремленностью.
Он отхлебнул из бокала и бросил через стоя доброжелательный взгляд.
– Так вот, об этой фреске. Видишь ли, у нее нет автора. Когда был построен этот замок, его нижний холл сразу было решено расписать. Эту работу поручали нескольким художникам, но все, что они наносили на стену, очень быстро исчезало. Вернее, даже не исчезало, а… размазывалось. В общем, вместо картины на стене появлялись грязные потеки. Наконец в замок был приглашен один из самых знаменитых мастеров. Его звали Хурома, и он был бродячим художником. Представляешь, человек, который мог стать придворным живописцем в любом замке нашего мира, бродил по всей стране, не гнушаясь расписывать деревенские храмы и рисовать открытки-приглашения на сельских свадьбах!
Хурома согласился заняться этой росписью, но очень долго обдумывал сюжет фрески. Целыми днями он просиживал в холле, что-то нашептывая и разговаривая сам с собой. А в один прекрасный день он загрунтовал стены холла и заявил тогдашнему Синему магистру, что его работа закончена. Причем предупредил, чтобы больше никого не приглашали.
– Рисунок проявится несколько позже, – пообещал мастер и ушел на равнину, даже не взяв оговоренной платы за работу.
Он еще долго бродил по стране, но больше ни разу не появился на Синергии. А рисунок действительно проявился.
Теперь некоторые считают, что эта фреска живая и что она повествует о прошлом и будущем нашего мира, а другие говорят, что это просто своеобразная игра света на старых красках росписи…
Магистр помолчал и негромко добавил:
– Как всегда, каждый видит в росписи то, что хочет видеть…
«А что же хочу в ней видеть я?… – подумалось мне. – Надо бы еще раз посмотреть на эту картину…»
Ужин между тем подходил к концу. Магистр с улыбкой посмотрел на меня и спросил:
– Мы завтра еще увидимся или ты, как обычно, уйдешь не попрощавшись?
Я улыбнулся в ответ этому доброму, даже какому-то родному старику и, извиняясь, пожал плечами:
– Я думаю, что мне надо пораньше заняться делами. Времени осталось очень мало… Если что-то случится, ты знаешь, где меня можно будет найти…
– Я не спрашиваю, почему у тебя мало времени, но мне кажется, что это касается судьбы нашего мира… – погрустнев, пробормотал магистр.
– И не только его… – в тон ему прибавил я.
После этого мы встали из-за стола и, попрощавшись прямо в обеденном зале, разошлись по своим апартаментам. Да-да, как оказалось, у меня в замке Синергии были свои хоть и небольшие, но очень удобные апартаменты, куда меня и проводил мой лакей. Я разделся, отказавшись от его услуг, и, быстро умывшись в собственной ванной, забрался на широкую кровать под роскошное пуховое одеяло.
«Как же давно я не спал в такой кровати…» – было моей последней предсонной мыслью.
Утром я проснулся настолько рано, что за окном еще только-только начало рассветать. Выскочив из постели и постояв несколько минут под душем, я пришел в бодрое расположение духа, которое стало еще более бодрым, когда я обнаружил, что моя серая одежка тщательно вычищена, выглажена и вообще выглядит как новая. Одевшись, я приоткрыл дверь и обнаружил, что возле нее бодрствует вчерашний лакей в «моих цветах» – я имею в виду цвет костюма.
Стоило мне появиться на пороге, как тут же последовал короткий вопрос:
– Повелитель будет завтракать?
Я отрицательно покачал головой.
– Проводи меня в нижний холл, а потом принеси туда что-нибудь из еды в дорогу… – Внимательно взглянув на слугу, я на всякий случай добавил: – Никого из хозяев беспокоить не надо!
Он кивнул головой, показывая, что понял меня, и двинулся вперед по неширокому коридору, плавно сворачивающему влево.
Вниз мы спустились по лестнице. Оставив меня в холле, слуга скрылся за незаметной дверью, а я подошел к расписанной стене.
Утреннего света не хватало, чтобы достаточно ярко осветить всю картину, потому мягкие лучи, падавшие через окна, расположенные под самым потолком, выхватывали лишь отдельные фрагменты. Лишь через минуту до меня дошло, что естественный свет не мог ложиться на стену таким причудливым образом, такими странными, строго ограниченными пятнами. Словно некая сила именно для меня выхватывала из общего изображения самое главное и акцентировало на нем мое внимание, затушевывая, скрывая в темноте все несущественное.
А рассмотреть можно было вот что. Справа от парадной двери, метрах в двух от темного дубового наличника пятно света вырывало из фрески фигуру монаха с глубоко надвинутым, скрывающим лицо капюшоном. Его длинная ряса чистого серого цвета была подпоясана обрывком толстой веревки. В руках у монаха ничего не было, а босые ноги ступали по узкой тропе, присыпанной пеплом, и не оставляли следов. Было полное впечатление, будто тропа эта появилась на месте пробежавшего по земле испепеляющего пламени и все еще обжигает монаху ноги.
Я долго рассматривал эту фигуру, но она оставалась неподвижной, так что в конце концов мне стало ясно – монах только вступил на свою тропу и сомнения одолевают его.
По другую сторону от двери, также метрах в двух от наличника, среди расплывшихся во мраке цветных теней был ясно виден всадник на караковой лошади, прикрытой роскошной попоной. Седок был достаточно странно одет и вооружен. Его ноги, опиравшиеся на серебряные
