называлось просто «Комедией», а эпитет «Божественная» присвоили ей современники Данте.
— Как? — Голубкин был совершенно выбит из колеи. Безумие, бред!
— Забудьте, — Даня созерцал потолок. — Это я так… Вырвалось. Алексей Михайлович очень любил Данте. Вы ведь не читали?
— Не читал, — раздраженно признался следователь. Этот персонаж положительно выводил его из себя!
Не знаешь, с какой стороны подступиться, везде напарываешься на истерику или на загадочные выражения!
— А я и по-итальянски уже читал, — с улыбкой сказал Даня. Он по-прежнему любовался потолком. — Скажите, он быстро умер?
— Вероятно, да, — следователь вконец потерял терпение. Парень не любил отвечать на вопросы, зато с удовольствием их задавал. Это вовсе не входило в его планы. — От такой раны умирают практически моментально.
— А чем его ударили?
— Понятия не имею, — ответил Голубкин, и сказал чистую правду. Они, в самом деле, не смогли обнаружить в квартире Боровина ни единого подходящего предмета, запачканного кровью. Вообще ни единого следа крови не было! Зато на кухне у Татьяны, соседки, крови было предостаточно…
— Его ограбили? — допытывался Даня, стараясь приподняться на локте. Эти усилия не шли ему на пользу — он выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание.
— Не похоже.
В самом деле, квартира покойного Боровина вовсе не выглядела так, будто по ней шарили грабители. Все вещи на месте, шкафы закрыты, даже пыль на книжных полках лежит нетронутой серой пеленой — никто к ней не прикасался.
— Да что у него было брать? — Даня как будто не слышал ответа и продолжал рассуждать сам с собой. Его голос звучал глухо и монотонно. — Деньги он хранил в банке — сколько раз говорил. Из ценных вещей — почти ничего. Ну, были кое-какие редкие книги. Только, чтобы их красть, нужно понимать… Вот и все!
Он поднял на Голубкина ясные синие глаза:
— А вы как думаете? Почему его убили?
— У вас хотел спросить!
Следователь не вытерпел, сорвался. Этот парень действовал ему на нервы — все больше и больше.
Вроде бы ничего крамольного в его поведении не было, вел себя вежливо, говорил охотно… И все-таки в нем было «что-то не то» — правильно выразился его приятель, фотограф. Очень даже «не то». Стоило подступить к важной теме, Даня сразу сворачивал в сторону.
Будто нарочно изображал беспамятного. В его положении это было легко — чуть не умер, сидит на стимуляторах. А кровь?! Кровь в его квартире?! Следователь чуть не схватился за голову. Крови там было больше, чем достаточно! Но вся ли она.,. Вся ли она принадлежала Исаеву?
— Мне пора. — Он на ходу принялся стаскивать с плеч застиранный больничный халат. — Зайду на днях.
— Постойте!
Окрик прозвучал так болезненно и резко, что разбудил всю палату. Голубкин поморщился, увидев обращенные к нему лица.
— Отдыхайте, — бросил он, направляясь к двери.
— Его убили… — задыхался Даня, приподнявшись на локте, исступленно глядя на следователя… И в то же время, сквозь него. — Его убили… Его убил я!
— Мать вашу… — чуть слышно выдохнул Голубкин и едва не перекрестился.
— Я его убил! — Голос Дани постепенно набивал силу, теперь он говорил так звучно, будто был совершенно здоров. — Я все вспомнил! Вы — следователь? Идите сюда! Я все расскажу! Записывайте! Вы будете записывать? У меня и свидетели есть! Я его убил!
Парень уже сидел на постели, безумными глазами оглядывая палату, будто впервые обнаружив, куда попал. И вдруг расхохотался:
— Я в сумасшедшем доме?
— Нет, нет, — Голубкин быстро подошел к нему и силой заставил лечь. — Это больница. А ты, дружочек, — он перешел на «ты», как с тяжелобольным, — ты отдохни сперва, потом поговорим. Я завтра приду.
— Ну нет! — Даня сделал рывок, чтобы снова сесть, и Голубкин внезапно понял, как тот силен.
«А что? — мелькнуло у него в голове. — Мог и приложить старичка… Запросто. Только вот… Почему?»
— Я все скажу! — кричал он, вырываясь из рук следователя. Тот ненароком схватил его запястья и отшатнулся — через бинты проступила кровь. Даня кричал что-то уже совсем несуразное, как будто даже не по-русски, рвался, кинул на пол подушку, едва не сбил капельницу…
В палату вбежала медсестра:
— Да что тут? Ой!
Она бросилась к больному и, отодвинув растерявшегося Боровина, стала поправлять повязки. Даня внезапно утих. Его взгляд все еще искал следователя, но тот отводил глаза.
«Псих. Вот повезло! Пока придет в себя… Да придет ли еще? Делать нечего. Столько на него надеялся, и вот вам! Говорит — убил!»
Долгий опыт научил его, что никогда не стоит верить тому, кто первым берет на себя вину. Часто это признак истерии и очень редко — правда.
— Исаев! — Следователь едва переводил дух. — Я приду к вам завтра. Обещаю.
— Нет, я сейчас, сейчас скажу… — Тот рвался из крепких рук медсестры, а та с привычно-суровым видом удерживала его. Уже все пациенты в палате сидели, с любопытством наблюдая за разыгравшейся драмой.
— Завтра, — отчеканил следователь.
— Нет, сейчас! Я убил его! Я убил его, потому что… — Даня поперхнулся глоткой воздуха и повис на руках у медсестры. Та уложила его и торопливо накрыла одеялом. Гневно обернулась к следователю:
— Не видите — он совсем плохой!
— Я все скажу, — чуть слышно проговорил Даня. — Никому не верьте, никого не слушайте. Правду скажу только я. Вчера у меня был урок, Я же говорил — у меня были уроки во вторник, среду и четверг.
Вчера был четверг…
«Точно, четверг! — припомнил следователь. — Как я сразу не сообразил! Убили ночью…А уроки у них были до полуночи. Стало быть, парень видел Боровина последним?»
— Мы позанимались, — торопливо шептал Даня.
Его лицо заметали серые, мертвенные тени, глаза едва открывались под тяжестью длинных ресниц. — Потом…
Потом я не помню. Кажется, я убил его.
— Брось, милый, — остановил его Голубкин. — Чего ради?
— Уйдите, — нервно сказала медсестра, пытавшаяся приладить иглу капельницы к вене Исаева. — Тут не полагается после трех!.
— Я убил его, кажется, — монотонно повторял парень. — А потом… Помню улицу. Я шел по улице, было так холодно… Я даже не оделся. Был в костюме. Да, пальто я не надел, потому что вышел не от себя, а от него. А к нему я, конечно, ходил без пальто. Потом… Вы говорили — я пил что-то?
— Коньяк… — машинально ответил следователь.
Даже медсестра остановилась, ловя каждое слово, хотя, конечно, мало что понимала в этой потусторонней исповеди.
— Да, я купил коньяк. В магазине, — уточнил Даня, как будто были другие варианты. — Я уже несколько дней подряд покупал коньяк. Мне было так плохо!
— Почему?
