– Ты кто? – сдавленно спросил Толик.
– Дак говорю же, Степашка, – терпеливо пояснил лохматый.
– А чего это ты… такой, заросший? – Рыкову удалось наконец взять себя в руки, и он даже немного рассердился на себя за то, что так перепугался, но, с другой стороны, попробуй-ка без содрогания взглянуть на такое чудище! Длинные, торчащие во все стороны, давно не чесанные волосы, буйная нестриженая борода, начинающаяся под самыми глазами, и сверкающие белизной безукоризненные зубы… Еще выделялись на лице кривой, судя по всему, не раз сломанный нос и горящие голодным блеском черные глаза. Да уж, такого точно можно сразу на съемочную площадку! Он мог бы запросто без всякого грима сыграть вождя племени пещерных жителей. – Ты откуда такой… красавец?
Одежда аборигена представляла собой жалкое зрелище. Свисавшее с него лохмотьями рванье было до такой степени грязно и засаленно, что добрый хозяин не надел бы его даже на огородное пугало. Такого Рыков еще не видел. Даже в кино. Как же этот чудик по улицам ходит?
– Ты чего, панк, что ли? – спросил Толик.
– Зачем ругаешься? – обиделся абориген. – Я не… А кто это панк? Пидар, что ли?
Рыков усмехнулся. Да, с юмором у этого чудика проблема. Как, впрочем, и у всех, кого попользовали заводской отравой. Но, что интересно, Толик стал замечать, что к людям, подвергшимся обработке «Авиценной», со временем начинает возвращаться самостоятельность мышления. Они как бы привыкают к своему положению и выходят из депрессии. Рыков был еще не до конца уверен в правильности этого заключения, – слишком мал был опыт наблюдений, – но то, чем он располагал, подтверждало его гипотезу. Одно он знал точно – чем больше времени прошло с момента получения киборгом последнего приказа, тем независимее тот себя держит. Да-да! Вот так будет точнее! И еще можно добавить, что сама по себе управляемость киборга остается, а вот подавленность, характерная для первых дней после обработки, проходит. А это значит, что не все потеряно и Лена скоро сможет вернуться к нормальной жизни. При этой мысли у Толика сразу поднялось настроение.
– Ладно, Степашка, не обижайся. Панк, это такой… это просто очень модный парень. И не бойся меня, я друг. Я такой же, как и вы, – мягко сказал Толик. – А ты давно здесь живешь?
– Да уже третий день… – Киборг задумался. – Нет, больше… Как после вызова вылезли, так и живем. Днем на чердаке прячемся, а ночью выходим.
– А домой чего не идете? – удивился Рыков. – Зачем прятаться, шли бы к семьям…
Договорить он не успел. Внизу послышались крики: «Вот он!», «Держи его!» и «Стой, сука!», затем раздался выстрел.
Степашка стрелой метнулся к краю крыши и осторожно выглянул. Толик последовал его примеру. Метрах в тридцати от здания заводской больницы лежал тот, в кого стреляли. Возле него быстро росла кучка вооруженных людей. Это были как охранники завода, так и големы, прибывшие с Должанским.
– Твою мать! Марго подстрелили! – Степашка с досадой покачал лохматой головой. – Если еще и Манай засыпется, то опять без жратвы останемся!
Толик посмотрел на аборигена с удивлением. Его товарища убили, а он о еде говорит!
– Да ты не смотри на меня так! Ничего с Марго не случится! Полежит и очухается! – сказал Степашка, заметив выражение его лица. – Меня самого уже раза три убивали.
Все, приехали, Толику только придурка в соседи не хватало. Вот повезло-то!
– Лишь бы башку не разнесли, – продолжал лохматый. – А если в другое какое место, ерунда.
– Смотри, куда это они ее? – Рыков увидел, как несчастную Марго поволокли в глубь заводской территории. Тащили ее за ноги и видно было, как голова подпрыгивает на неровностях дороги. Толика от этого зрелища передернуло. Он не знал погибшую, но как всякий нормальный человек, не мог смотреть на это равнодушно.
– Цела! – обрадовался Степашка. – Головешка-то целехонька!
– Да что толку? – обозлился Рыков. – Вон кровищи сколько натекло Видать, в сердце твоей Марго всадили.
– Пустое! – отмахнулся лохматый абориген. – Мне тоже дырки делали, больно, конечно, но ничего, жить можно.
Толик с жалостью посмотрел на юродивого. Похоже, Степашка искренне верит в то, что говорит.
– Только потом на хавчик пробивает, – продолжал киборг. – Когда нас в первый раз похоронили, мы полгода под землей ползали, одними земляными червями питались. А если мышь или крысу поймаешь, так праздник какой.
– Полгода? Под землей? – Рыкову стало казаться, что он сам начинает сходить с ума. – Как это может быть… Почему под землей?
– Ты бы попробовал с наше помучиться! Знаешь, какие опыты над нами проводили? Я бы раньше умер, да не давали! А потом мы с Манаем придумали, как не дать нас оживить! Аппаратуру им там так накрутили, так все попереключали, что они пока разбирались, пока решали, что делать, про нас и забыли! Когда спохватились, видят, дело плохо, поздно пить боржоми! Вот с перепугу нас всех троих и зарыли! Чтобы убийство на себя не вешать…
Толик окончательно запутался. Может, под словом «умереть» Степашка понимает что-то другое? Но тогда зачем хоронить?
– Как это зарыли? – спросил Толик. Он решил подловить аборигена на лжи. – А как же ваши семьи? Вас что, никто не искал?
– Да кому мы, бомжи, нужны были?
Рыков был поражен. В словах киборга было столько безразличия к себе, столько обыденности, что, казалось, такое положение вещей его вполне устраивает. Это еще больше укрепило Толика в мысли, что рассказ бомжа скорее всего вымысел. Не может быть такого!
– А почему же вы выползли? – спросил он. – Если так хотели умереть, если вы не хотели попадаться на
