ни в коем случае не должен нарушаться. Первый же свиток хранит тайну, раскрытую очень небольшому числу избранных. По правде говоря, первый свиток содержит наиболее эффективный путь для познания написанного в последующих.
— Насколько я могу судить по вашим словам, каждый может стать величайшим торговцем.
— Да, и это на самом деле не такая уж сложная задача. Но только в том случае, если ты готов заплатить за знания временем и концентрацией усилий. И помни — достичь богатства ты сможешь только после того, как каждая заповедь станет частью тебя, твоей плотью и кровью.
Нагнувшись, Эразмус протянул руку и извлек из хранилища один свиток. Небрежно держа его меж пальцев, он встряхнул его и обратился к Хафиду.
— Простите мое невежество, мой господин, но почему вы предпочитаете полагаться на эти принципы, а не на другие, проверенные и выстраданные на собственном горьком опыте? Я вас не понимаю, мой господин. Вы всегда и во всем проявляли великодушие и щедрость. Тогда почему вы не давали читать слова древней мудрости лавочникам, приносящим прибыль вам же? Пусть бы и они тоже разбогатели. Или, по крайней мере, приобретя такие ценные знания, они научились бы торговать с большей выгодой. Почему, владея этими знаниями, вы столько лет хранили их у себя, никому не показывая?
— У меня не было другого выбора. Много лет назад, когда мне доверили эти свитки, я клятвенно обещал никому не раскрывать их древнюю тайну. Тогда я еще не понимал истинной причины, которая скрывалось за этой просьбой. Однако самому мне разрешалось применять содержащиеся в свитках заповеди до тех пор, пока однажды не появится некто нуждающийся в помощи и следовавший заповедям в гораздо большей степени, чем я. В то время, когда мне вручили эти свитки, я был очень молод. Мне сказали, что с помощью неких особых тайных знаков я смогу узнать того человека, которому должен буду передать свитки. И даже если Пришедший не будет знать, какого рода помощь ему будет предоставлена, я должен буду отдать ему свитки, и отдам. Я терпеливо ждал, — продолжал Хафид, — и постепенно все теснее связывал свою жизнь с этими заповедями. Я был одним из немногих, кому было разрешено извлекать практическую пользу из содержащихся в свитках тайн. Обладая знаниями, я стал, как многие меня называют, величайшим торговцем в мире. Так же в свое время называли того, кто завещал мне эти свитки. Так вот, Эразмус, возможно позже ты поймешь, отчего некоторые мои поступки в течение долгих лет казались тебе странными и даже неразумными. Но в то же время все они приносили мне удачу. Не только благодаря моей мудрости, а в основном исполнением содержащихся в свитках заповедей, мы и приобрели так много золота.
— Вы действительно безоговорочно верите, что человек, которому вы должны передать эти свитки скоро объявится?
— Да.
Присев, Хафид положил свитки на место и закрыл сундучок.
— Хочешь ли ты оставаться со мной до этого момента, Эразмус? — спросил Хафид, вставая.
Эразмус шагнул навстречу другу и в мягких лучах света руки друзей встретились. Эразмус согласно кивнул и покинул комнату. С ним из сердца старого Хафида ушли и сомнения в преданности друга. Вернув сундучок на прежнее место, он немного постоял возле него и направился к маленькой башенке. Шагнув через проем на крышу, Хафид встал на бордюр, окружавший огромный купол дворца. Легкий восточный ветерок, приносящий с собой запахи озер, поднимаясь ввысь, овевал лицо Хафида.
Улыбаясь, стоял величайший торговец в мире над раскинувшимся у его ног Дамаском, и мысли его стремительно уносились в прошлое.
Глава третья
Стояла зима и лютый холод свирепствовал на Оливковой горе. Из Иерусалима, вдоль узкой расщелины, проходящей по долине Кидрон, струился легкий дымок. Приносимый им запах ладана и жженого мяса, доносившийся из храма, примешивался к горьковатому запаху растущих на горе хвойных деревьев. По открытому склону, недалеко от деревушки Бетпаге, расположился на ночлег огромный, утомленный дальней дорогой караван Патроса из Пальмиры. Было поздно, и даже любимец торговцев, рослый жеребец, давно перестал жевать любимое лакомство — кустики фисташек и прислонился к живой изгороди из кустов лавра. Позади, за длинным рядом притихших шатров, стояли четыре вековых оливковых дерева, обвитых толстой пеньковой веревкой. То был своего рода загон для верблюдов и ослов. Их темные силуэты были едва видны. В поисках тепла животные жались друг к другу. Весь караван спал за исключением двух часовых, несших дозор у длинных, нагруженных товарами повозок. Ни голоса, ни шороха — все было недвижимо. Лишь странные таинственные тени метались по стене огромного шатра из козьих шкур, принадлежавшего Патросу. Внутри его сердито расхаживал сам хозяин. Иногда, останавливаясь рядом с юношей, стоящим на коленях возле откинутого полога шатра, Патрос хмурил лицо и, тяжело вздыхая, сердито тряс головой. Наконец он опустил свое дряблое, хворое тело на тканый золотом ковер и подозвал юношу.
— Хафид, у тебя никого нет кроме меня. Я удивлен и озадачен твоей странной просьбой. Ты не доволен, что работаешь у меня?
Взгляд юноши остановился на причудливом орнаменте ковра.
— Может быть, из-за того, что наш караван стал слишком велик, тебе трудно ухаживать за животными?
— Нет, господин.
— Тогда любезно прошу объяснить мне, чем вызвано твое странное желание и что скрывается за твоей необычной просьбой?
— Я хотел бы стать торговцем, продавать ваши товары. Мне надоело быть простым погонщиком верблюдов. Я мечтаю о судьбе подобной судьбам известных людей — Хадада, Симона и Калеба, а также многих других, тех, кто берет у вас товары, доверху набивает ими свои повозки и едет к себе в лавку. Обратно же они привозят вам золото. Я тоже хотел бы торговать и тем улучшить свою жизнь, мне надоело влачить жалкое существование смиренного и никчемного погонщика верблюдов. Только став одним из ваших торговцев, я смогу добиться успеха и богатства.
— Откуда в тебе такая уверенность?
— Я часто слышал ваши слова о том, что каждый, став торговцем, имеет огромные возможности превратиться из нищего в богача.
Патрос закивал и, немного подумав, снова стал расспрашивать юношу.
— Веришь ли ты, что способен стать таким же, как Хадад и другие торговцы?
Не сводя пристального взгляда со своего господина, Хафид ответил.
— Кто как не я часто слышал жалобы Калеба, постоянно говорившего вам обо всех своих несчастьях, ставших причинами его торговых неудач. Не я ли был свидетелем ваших напоминаний о том, что каждый может быстро продать любой товар, если только постарается. Вы неоднократно повторяли, что хорошим торговцем может стать всякий, кто приложит усилия и выучит принципы и законы торговли. И если вы верите, что Калеб, которого все называют глупцом, смог познать эти принципы, то неужели же и я не освою навыки торговца?
— Если ты сможешь одолеть эти знания и сделаться торговцем, что же станет целью твоей жизни?
Хафид, немного поколебавшись, ответил.
— В нашей земле все постоянно говорят, что вы — самый удачливый и богатый торговец. Мир еще не видел торговой империи, которая сравнялась бы с вашей. Вы — выдающийся торговец, но в мои честолюбивые планы входит сделаться еще более богатым и известным, чем вы. Я буду величайшим торговцем в мире, самым богатым, самым знаменитым!
Патрос откинулся на подушки и вгляделся в потемневшее от загара лицо юноши.
Его поношенная одежда была пропитана потом животных, но в поведении юного погонщика явно недоставало смирения.
— И как же ты собираешься распорядиться теми огромными богатствами и той великой властью, которыми обладает торговец?
— Я уверен, что и этому я найду применение. Моя семья получит все самое лучшее в мире, а лишнее я раздам нуждающимся.
Патрос удивленно поднял брови.
— Богатство, сын мой, никогда не должно стоять па первом месте и быть целью жизни. Твое красноречие убедительно, но это всего лишь слова. Богатство находится в сердце твоем, а не в кошельке.
