цвет, который приобретает наша душа в зависимости от освещения. Ты видел меня под ярким солнцем Средиземноморья, но когда ты увидишь меня в сумрачных лесах Британии, я могу оказаться совсем другим человеком… но не забывай, при этом я останусь тем же самым. Это неизбежно, и так оно и должно быть. Помнишь, на Рейне ты запел гимн солнцу? И мы все запели вместе с тобой — христиане и язычники… просто потому, что в великом солнце, пробуждающемся после ночи, мы увидели лик Бога, и славу Христа, принесшего свет в наш мир.
Так прошла вся ночь. Время от времени люди на лодке перекликались, чтобы подбодрить друг друга, или гребли молча, — до тех пор, пока, наконец, не поднялся ветер и туман не начал понемногу развеиваться. Деметр поднял парус, и его товарищи, измученные долгим напряжением, смогли, наконец, отдохнуть.
Когда же над морем начал разливаться утренний свет, Амброзин вдруг закричал:
— Смотрите! Смотрите все!
Аврелий вскинул голову, Ромул и Ливия подбежали к поручням на носу лодки, а Батиат, Оросий и Деметр выскочили из трюма, чтобы с восторгом уставиться на зрелище, медленно открывавшееся их взорам. В лучах рассветного солнца из тумана вставала земля: зеленые луга и белые меловые утесы, голубое небо и голубое море, пенящееся волнами у подножий, и миллионы птиц, шумно приветствовавших утро…
— Британия! — возвестил Амброзин. — Моя Британия!
Он широко раскинул руки, словно желая обнять дорогого и давно потерянного друга. По щекам Амброзина катились горячие слезы, но выражение его лица было загадочным, и глаза сияли каким-то новым, незнакомым светом. А потом он упал на колени и прижал ладони к лицу. Старик погрузился в молитву, обращаясь к хранителям своей родной земли, овеваемый ветром, доносившим до судна запахи Британии, никогда не стиравшиеся в его памяти…
Все остальные смотрели на Амброзина молча, глубоко тронутые его радостью; и вскоре киль лодки зашуршал по ровной гальке, покрывавшей дно у самого берега.
На берег Британии с отрядом сошел один лишь Юба, потому что остальных лошадей товарищи оставили Тетасию в уплату за проезд. Аврелий свел коня по узкому трапу, поглаживая животное, чтобы успокоить. Легионер не уставал восхищаться этим конем, со шкурой черной и блестящей, как вороново крыло, в ясном утреннем свете, казавшемся предвестником весны. Все остальные спустились следом за Аврелием, и Батиат шел последним, с победоносным видом неся на плечах Ромула.
Они сразу направились на север, через зеленые поля, на которых еще тут и там лежали пятна снега, между которыми сверкали пурпурные крокусы. Малиновки, рассевшиеся на кустах, казалось, умолкали только затем, чтобы проводить удивленными взглядами небольшую процессию, шагавшую по тропе. Тут и там среди обширных пастбищ высились колоссальные старые дубы. Золотистые ягоды омелы поблескивали среди их голых ветвей.
— Видишь? — сказал Амброзин, показывая своему ученику эти ягоды. — Это и есть омела, священное растение нашей древней веры… люди верят, что она падает с небес. И дуб тоже священен, его именем называют мудрейших в религии кельтов, друидов.
— Я знаю, — ответил Ромул. — Это от греческого слова «дри», то есть «дуб».
Аврелий вернул их к реальности.
— Нам необходимо как можно скорее раздобыть лошадей. Пешком мы слишком уж уязвимы.
— Как только сможем, — пообещал Амброзин. — Как только сможем…
И они продолжили путь, и целый день шли между полями, среди которых виднелось множество крестьянских домиков под соломенными крышами. Деревни были совсем крошечными, маленькие дома лепились друг к другу, и когда приблизились сумерки короткого дня, путники увидели струйки дыма, поднимавшиеся из труб… и Ромул представил семьи, собравшиеся вокруг столов, чтобы разделить скудный ужин, и тусклый свет масляных ламп… И он позавидовал этой простой и смиреной жизни, до которой не было дела алчным властителям.
Перед наступлением ночи Амброзин, ведя Ромула за руку, направился к одному из домов и постучал в дверь. Этот дом стоял в стороне от других; он был больше и явно богаче тех, что были сейчас видны товарищам. За домом находился просторный загон, в котором топталось целое стадо овец, одетых в толстые зимние шубы; в соседнем загоне стояли несколько лошадей. Крепкий мужчина, открывший дверь, был одет в серую шерстяную куртку и такие же штаны. Его лицо обрамляла черная борода, в которой посверкивали нити седины.
— Мы — странники, — сказал Амброзин. — Наши товарищи ждут там, за изгородью. Мы приплыли из-за моря, и нам нужно добраться до северных земель, откуда я уехал много лет назад. Меня зовут Мирдин Эмрис.
— И сколько вас всего? — спросил хозяин дома
— Всего восемь. И нам нужны лошади. Ты не мог бы нам их продать?
— Мое имя — Вильнер, — сказал мужчина. — И у меня пятеро сыновей, и все они ребята крепкие и привычные к оружию. Если вы пришли с миром — будьте нашими гостями. Если у вас другие намерения — будьте уверены, мы вас прирежем, как овец.
— Мы пришли с миром, друг мой, и во имя того Бога, который однажды будет судить нас всех. Оружие мы имеем, но это необходимость. Однако мы можем оставить его за дверью, когда вступим под твою крышу.
— Ну, тогда входите. Но если хотите здесь переночевать, спать придется, пожалуй, в конюшне.
— Спасибо, — кивнул Амброзин. — Ты не пожалеешь о том, что дал нам приют.
И он отправил Ромула позвать всех остальных.
Когда появился Батиат, хозяин дома изумленно вытаращил глаза и попятился, как будто перепугавшись донельзя. Сыновья столпились за его спиной.
— Не бойтесь, пожалуйста, — сказал Амброзин. — Это просто чернокожий человек. В его стране у всех черная кожа, как у него, и если в их края забирается белый, они бывают так же удивлены и ошарашены, как вы сейчас. Он добрый человек и очень мирный, хотя и силен необычайно. Мы заплатим вдвойне за его ужин, потому что он и ест за двоих.
Вильнер предложил гостям сесть у очага и принес им хлеба, сыра и пива, что привело всех в отличное расположение духа
— Для кого ты растишь тех лошадей? — спросил Амброзии. — Они выглядят как боевые кони.
— Ты прав. На них постоянно большой спрос, потому что в этих краях нет мира, — нигде, как далеко я ни забирался в своих поездках. Потому-то на моем столе всегда есть и хлеб, и баранина, и пиво. Но ты… ты утверждаешь, что пришел с миром; почему же тогда тебя сопровождают вооруженные люди, желающие купить хороших коней?
— Моя история слишком длинна и слишком печальна, по правде говоря, — ответил старый наставник. — Чтобы ее рассказать, не хватит и целой ночи, но если у тебя есть желание послушать, я тебе скажу все, что успею. Мне нечего скрывать, зато сам я скрываюсь от врагов, преследующих нас. Как я уже тебе сказал, я не иностранец. Я родился на этом острове, в Карветии, и меня воспитывали мудрые люди из священных лесов Глева.
— Это я понял сразу, как только увидел то, что висит у тебя на шее, — сказал Вальнер. — И именно потому я пустил тебя в дом.
— Но я мог и украсть эту вещь, — сказал Амброзин с легкой улыбкой.
— Ну, в это трудно поверить. Весь твой вид, и твои глаза, и твои слова говорят о том, что ты носишь этот знак по праву. Так расскажи свою историю, если ты не слишком устал. Ночь длинна, а к нам в такую даль не слишком часто забредают гости, — добавил хозяин, снова окидывая Батиата изумленным взглядом. На Вильнера явно произвели слишком сильное впечатление черные глаза эфиопа, большие губы и плоский нос, бычья шея и огромные руки и ноги.
И Амброзин начал рассказывать о том, как он много лет назад покинул свой город и свой лес, чтобы по приказу героического Германа и его генерала Павлина, последних защитников Великой стены, отправиться к римскому императору за помощью. Он рассказал о своих скитаниях и о неудаче, о счастливых днях и о долгих страданиях. Вильнер и его сыновья слушали, как зачарованные, поскольку им никогда не приходилось слышать столь удивительной истории; даже барды, иной раз проходившие через ближайший город и во
