наморщив лоб. — Как именно? Мне не хочется говорить это вслух. Господин Куршмид покажет вам все наглядно.
Оба художника уже держали в руках снимки карусели. Они вытаращили глаза и передали фотографии дальше. Только после этого они фыркнули в салфетки, между тем как Пильц и Ланна неохотно вникали в серьезность положения. Сестра высмеяла их.
— А я-то? Я даже с уличными певцами выступала. Это честно заработанные деньги. — Она потянулась, и глаза у нее стали словно хмельными. Богач Пильц не мог устоять, он признал, что и владелец карусели честно зарабатывает свой хлеб.
— К сожалению, нет, — сказал Мангольф. Они ждали дальнейшего уже с неудовольствием. Он почувствовал это. — Я всем в тягость своей щепетильностью в вопросах морали. И себе самому тоже.
Все видели его внутреннюю борьбу. Губы сжаты, виски пульсируют, и глаза закрыты, — таким сидел Мангольф перед лицом всего света. Он хотел заговорить и не смог: поднес руку ко лбу и взглянул на друга последним, молящим, страждущим, покаянным взглядом, потом поборол себя и заговорил.
— Мой друг живет на средства женщины, — сказал он сухо. — Он сам сознался мне.
Все стулья отодвинулись. Кольцо ужаса окружило Терра, который пригнулся и оскалился.
— Кончено, — сказал граф Ланна с робким сожалением.
— Благодарю вас. — Пильц протянул Мангольфу руку.
В этот миг общее внимание привлек к себе Куршмид. Он круто поднялся, хрипя, как будто кто-то душит его. Глаза его блуждали от Мангольфа к Терра. Вдруг он закрыл лицо руками и, дико взвыв, бросился бежать.
Оба художника восприняли это комически, двум же другим господам его поведение показало, как неуместны всякие крайности.
— Это не должно служить нам помехой, — сказал Пильц решительно и чокнулся с сестрой. Выпивая бокал, она переглянулась с братом, после чего бросилась на шею Пильцу. Он попытался обнять ее, но она высвободилась.
— Не хватало еще, чтобы вы порвали мой жемчуг! Это подарок князя Иффингена. Я получаю из княжеской казны пожизненную ренту. Клаус, сколько тебе нужно?
— Это многое меняет, — заметил Пильц.
— Не возражаю, — сказал граф Ланна и радостно подвинул свой стул на место Мангольфа, который сидел теперь в тени, позади Леи.
Мангольф убитым взглядом, словно удар получил он, смотрел на ее ярко освещенные волосы и шею, на игру ее рук, отстранявших и манивших. Она стала еще развязнее.
— Я привлеку к вам в театр всю золотую молодежь.
Брату послышался в ее интонациях звонкий пустой голос женщины с той стороны.
— Дитя мое! — крикнул он громко. — Ты в трико? Так потанцуй! — Он захлопал в ладоши.
Она и в самом деле встала.
— Господин доктор Мангольф, за рояль!
Он послушался.
— «Тристана»! — потребовал Терра.
Мангольф заиграл вальс, и Леа, закинув голову, скользнула руками вдоль платья, будто сбрасывая его. Мужчины пришли в восторг, будто увидели ее нагой; один граф Ланна посмотрел на нее, словно не желая верить этому.
— Сперва договор! — сказала она в такт вальсу.
— Идет! — сказал Пильц, взял у Терра договор и подписал.
Терра вытащил его из-под рук богача и бережно сложил, бросая по сторонам вызывающие взгляды. А затем разорвал договор.
— Правильно, Леа? Нам довольно победы! — Он позвал кельнера. Пильц хотел заплатить за шампанское, хотя бы частично, но Терра и слушать не стал.
— Господа, за то, что я заказывал, и платить буду я, — заявил он строго и внушительно.
Сестре он сам помог надеть манто. В коридоре Мангольф сказал ему на ухо, сдавленно:
— Я должен был так поступить.
— Знаю, — сказал Терра. — Тебе было указано свыше. Не забудь, завтра в пять.
Из переулка выскочил Куршмид, он остановил Терра. Мангольф, воспользовавшись задержкой, пошел с Леей вперед.
— Я все знаю, — пылко зашептал Куршмид. — Хотите, я стану перед вами на колени?
— Я не заметил, чтобы вы много пили.
— Я жертва трагического недоразумения.
— Да говорите же, наконец, как в реалистической роли!
— Я прошел черным ходом. Пильц жалуется, что вы одурачили его. Нет, никогда в жизни не стали бы вы толкать сестру в его объятья! Но предательство вашего мнимого друга было так дьявольски подстроено, что я едва не рехнулся, когда понял, куда меня вовлекли. Вы, кого я считал самым распутным человеком под солнцем…
— Вы льстите мне.
— …оказались благороднейшим из всех. Вы проходите через жизнь с неутолимой жаждой нравственного совершенства.
— Почем вы знаете!.. — Терра пристальнее вгляделся в актера. У него были синеватые круги под глазами, переносица отливала белизной.
Мангольф шел впереди с Леей, но на полшага отступя, как Куршмид с братом, и умоляюще склонялся над полями ее шляпы. Она бросила через плечо:
— Почему вы ни разу не приехали? Скажите мне причину, за которую я могла бы ухватиться.
— Подумайте хорошенько, — сказал Терра Куршмиду. — Ведь я все-таки беру деньги от ярмарочной девки, вы сами видели.
— А кто знает, для кого вы берете их? Я знаю! Для вашей сестры: вы купили ей фальшивый жемчуг, чтобы она получила ангажемент.
— Вы меня прямо пугаете своей проницательностью!
Мангольф тем временем говорил Лее:
— Ну, а если я в самом деле боялся, что вы повредите моей будущности?
— Я добьюсь успеха!
— Тем более. Такие успехи, как ваши и вашего брата, пагубны, к ним относятся с подозрением. Вы не знаете борьбы. Почему я люблю тебя?
— Потому что ненавидишь его, — сказала сестра.
Куршмид заклинающим жестом протянул руки:
— Отныне я ваш друг, с этой минуты я предан вам телом и душой. Проживи я хоть восемьдесят лет — я ваш друг неизменно!
Терра пожал протянутые руки, заглянул ему в глаза и молча пошел дальше. «Так приобретаются друзья», — подумал он.
Мангольф говорил Лее у дома, перед которым она остановилась:
— Ты никого другого не любишь, я знаю.
Она беспечно засмеялась; тогда он стал теснить ее к подъезду и при этом коснулся грудью ее груди; ей пришлось откинуть назад голову.
— Не растрачивай себя, — сказал он у самых ее губ. — У нас с тобой это на всю жизнь.
Куда девалась ее беспечность, на лице смешались смех и мука, она вздохнула. «Я знаю». И вдруг оттолкнула его, но он потребовал, чтобы она ждала его в подъезде, и поспешил прочь, так как брат ее был уже совсем близко.
— Вы хорошо умеете гримироваться? — спросил Терра Куршмида. — Тогда приходите ко мне завтра в четыре часа и захватите с собой все необходимое, чтобы по указанному образцу превратиться в важного господина лет пятидесяти, прическа на пробор, без бороды, упитанный. Спокойной ночи.
С этим он оставил Куршмида и подошел к сестре. Он увидел убогий дом и перед ним ее, воплощение роскоши и красоты. Тем бодрее сказал он:
