— Я таким и остался, — перебил я.
— И я не могла понять, — продолжала она, не обращая внимания на мои слова, — как ты мог пойти на это. Так унизить себя. Я плакала, когда мне сказали, что ты натворил.
— Ну, знаешь, — возмутился я, — никто тебя не просил плакать. Я отдавал себе отчет в том, что делаю и нисколько не жалею об этом.
Валя удивленно посмотрела на меня:
— Неужели не жалеешь? Не хорохорься. Этим ты ничего не докажешь. Во время суда я думала, что если бы можно было, я бы взяла тебя на поруки. Под залог своей жизни. Я была на суде. Ты видел меня? Когда тебя уводили, мне показалось, что ты посмотрел на меня.
— Нет, не видел. Я ничего не видел. Смотрел и ничего не воспринимал. Давай оставим эту тему, а? — попросил я. — Ну что копаться в прошлом? Что было, то прошло и быльем поросло.
— Мы никогда с тобой ни о чем не говорили, кроме школьных дел, — сказала Валя. — А мне хотелось. Но ты всегда уклонялся от серьезных разговоров. Наверное, не считал меня достойным собеседником.
— Да нет, дело не в том, — с тоской сказал я. Ну что она взялась тянуть из меня жилы?
— А в чем же дело? — настаивала Валя. Как видно, она готовилась к этому разговору и чего-то ждала от него. — Извини, что я настаиваю — мы больше не будем возвращаться к этому.
— А в том, — с некоторым раздражением сказал я, — что я, во-первых, заранее знал, что ты со мной не согласишься, во-вторых, я терпеть не могу разговоров на неприятные темы. У тебя были одни представления о жизни, а у меня совсем по-другому повернуты мозги. Ты всего боялась, а я…
— А ты на все плевать хотел, — повторила она мое старое любимое выражение. И с огорчением посмотрела на меня. — И сейчас тоже?
Мне захотелось послать ее к черту, но я сдержался.
— И сейчас тоже, — подтвердил я не очень, правда, уверенно.
— А почему ты ушел с завода? — спросила Валя. — Тебе нельзя без коллектива. Ты часто не думаешь о последствиях своих поступков. И неизвестно как далеко ты можешь зайти, если отпустишь удила. Разве эта компания для тебя? — с укором закончила она.
— И не для тебя, — насмешливо возразил я. — Однако ты чувствуешь себя здесь неплохо.
— Я другое дело, — сказала Валя. — Это мое призвание, моя работа. Я окончила техникум, заочно учусь в институте.
— Я не люблю, когда другие суют нос в мои дела, — сказал я недовольно. — Я не тебя, кстати, имею в виду, а завод. Я вернулся туда) какое-то время все шло нормально. Потом однажды мастер обозвал меня подонком. Я дал ему по морде и ушел. Вот и все. Хорошо еще, что не отдали под суд. А могли.
— За что он тебя обозвал?
— Вообще-то за дело. Но, сама понимаешь, такое словцо попало в самое больное место. Вот я и взвился. Получилось так. Я пришел на работу в плохом настроении. Мы делали бортшаги на экспорт — это такое приспособление для расточки цилиндров. Для себя мы делаем левую нарезку, а на экспорт надо было правую. Я перепутал, мастер на меня наорал, сорвался, ну а я ему врезал, чтобы не оскорблял.
— Вот видишь, — Валя вздохнула. — Ну ладно, мы пришли, сейчас начнем.
— А как у тебя?
— У меня все нормально. Я довольна. Давай на всякий случай поставим палатку. Бели задержимся, заночуем здесь. — Она поправила рукой ржаную прядь волос, выбившуюся из-под косынки и совсем по- домашнему улыбнулась.
Ну, как я мог потерять ее на столько лет? Ума не приложу. Ведь это не просто Валя — симпатичная в общем-то девушка со вздернутым носом на круглом лице, с нежной розового цвета спелого персика кожей, на которой разбросаны редкие веснушки, и внимательными глазами цвета темного янтаря. Она — часть меня самого.
Удивительно даже, как я раньше этого не понимал. Опять этот сентиментальный хлюпик вылез вперед и во все глаза уставился на Валю. Она сразу это заметила:
— Ну, что ты на меня так смотришь?
— Ого, — я засмеялся, — да ты смущаешься. А я считал, что после отсидки на мне стоит что-то вроде клейма. Мол, не для порядочных девушек. Значит, еще не все потеряно. Да, Валечка?
— Я сказала тебе, Гена, перестань. Иначе я тебя отправлю отсюда. Слышишь? Или сама уйду. Вечером поговорим. А сейчас за работу.
Мы снова были теми же одноклассниками, что и раньше. Только как бы поменялись местами. Не она на меня, а я на нее теперь смотрел с восхищением. А ведь раньше такие девушки у меня не котировались. Большой прогресс Слишком скромна, не модно одета, не здесь, конечно, в лесу, какая в лесу мода? Говорит просто, держится без ужимок, естественно, без кокетства. Сама простота.
Удивительно хорошо в прогретом солнцем летнем лесу. Все охвачено негой и покоем. В чистом, смолистом воздухе журчат голоса птиц. Замерли, словно впаянные в небо, великаны-сосны. На зеленых полянах над цветами кружат какие-то пчелки и бабочки, легкими стайками вьются мошки. Благодать.
Мы сидели у холодного прозрачного ручья, бегущего сквозь коричнево-зеленую мшистую постель, обедали какой-то баландой, сваренной из пшена и тушенки, которая показалась нам удивительно вкусной. Доставали по очереди из алюминиевого в темных разводах копоти котелка ложками этот дымящийся варево-суп, кашу не кашу, и оба то и дело смеялись.
После обеда Валя помыла посуду и тут случилось одно небольшое происшествие. Она споткнулась о камень, упала и сучком какой-то коряги сильно поцарапала ногу выше колена. На ней, к счастью, были джинсы, заправленные в сапоги, — в чем же еще ходить в лесу? — они несколько смягчили силу удара, иначе дело могло закончиться значительно хуже. Валя упала, потом свернувшись калачиком, прижала колени к груди. Я бросился к ней. Брючина была пропорота и потемнела от крови. Признаться мы оба испугались. Валя побледнела и на лице ее выступила испарина.
— Очень больно? — спросил я, помогая ей стаскивать брючину. Ее кожа была сухая, тонкая, шелковистая на ощупь.
— Да нет, вроде не очень, — проговорила Валя и облизнула языком верхнюю губу, на которой мелкими бисеринками блестел пот. — Только печет.
К счастью, царапина была хоть и большой, но не слишком глубокой. Мы промыли ее водой, обработали йодом и перебинтовали ногу. Аптечка у нас имелась. И вот тут-то, когда все было закончено, медикаменты убраны, а Валя, вытянув свои ноги, уселась на свою куртку, я вдруг поддался безотчетному порыву, опустился перед ней на колени и стал целовать ее колени. Не буду лукавить — порыв был не совсем безотчетный — меня поразила красота ее ног, а к этому примешалось еще что-то, не могу точно объяснить что, но только не желание обладать ею. Могу в этом поклясться.
Валя некоторое время сидела неподвижно, потом тихонько, как-то нерешительно стала отталкивать меня руками.
— Ну, что ты? Что ты? Перестань.
Потом она обхватила мою голову и прижала к своей груди.
Так, не двигаясь, мы сидели довольно долго, и я слышал, как часто и гулко бьется ее сердце.
Нет, я нисколько не изменился после этого. Остался таким же шалопаем. Иронизировал над собой. Видишь, мол, стоило зазеваться, как вперед выскочил твой двойник мямля и сразу на колени. Ах, какой же он, право, чувствительный, какой нежный.
Тьфу!
Но это было не вполне искренне. А если вполне искренне, то я был в смятении. Батюшки, что же это со мной происходит?
Ближе к вечеру как-то незаметно наползли тучи. Лес встревожено зашумел, замахал ветками. Близилась гроза. Мы едва успели укрыться в нашей двуспальной палатке. Дождь хлестанул тяжелыми крупными каплями, напористо; яростно. Мы едва успели с веселым смехом залезть внутрь. Вначале молча слушали неистовую чечетку дождя на скатах палатки. Потом стали вспоминать школу.
— Помнишь, как физичка выгнала тебя из класса? — спросила Валя.
— Все шумели, спорили, когда она вошла, просто не заметили ее, а выгнала она меня одного.
— Вот это как раз и заело ее, что не заметили. Она взорвалась, стала кричать: «Скоты! Идиоты!» А ты побледнел, поднялся и отчетливо так сказал: «Почему вы нас оскорбляете?» Она сразу: «Немедленно вон и
