Георгий Марчик
За денежкой
— Сшибем денежку, коллеги! — бодро сказал, потирая руки, в небольшом вестибюле местной затрапезной гостиницы поэт-сатирик Градов — 45-летний мужчина, среднего роста, плотный, круглолицый, с короткой стрижкой (а ля Керенский) рыжеватых волос и, что самое примечательное, внушительным носярой, носом-генералом, похожим на слегка укороченный хобот слона, у основания которого сидели маленькие голубовато-серые глазки.
Он угодливо улыбнулся поэту-сатирику Гусарову — больше похожему на разбойника, выскочившему на лесной дороге из засады — невысокому кудрявому брюнету крепышу с застывшей на квадратном лице кривоватой зловещей усмешкой и острым насмешливым взглядом карих глаз. В ответ он лишь презрительно пожал плечами. Гусаров был в их компании самый молодой — ему едва минуло сорок лет. Третьим был прозаик Шептуновский — пожилой, под шестьдесят, высокий, грузный, сутулый, с крупным лицом, похожим на какую-то не очень правильной формы грушу, с сероватого оттенка пористой кожей и серыми лохмами седеющих волос на голове. Он никак не прореагировал на слова сатирика. Он знал наперед, сколько получит каждый из них за недельный вояж в этот отдаленный степной район, куга они только что прибыли, проделав утомительный шестичасовой путь в тряском и пыльном автобусе.
Поэтов — лирика и сатирика поселили в одном номере, то есть, попросту говоря, в комнате безо всяких удобств — две кровати с сетками и шкаф с коричневыми полированными дверцами и деревянными крашеными полами. Прозаика поместили в отдельном маленьком номере, больше похожем на камеру одиночного заключения, где он сразу же измазал плащ о побелку. Через час предстояло выступление в районном Доме культуры — надо было успеть подкрепиться.
Прозаик направился к коллегам. Он без стука вошел в заполненную табачным дымом комнату. Оба поэта сидели за квадратным столом, и, казалось, мирно беседовали. Лирик Гусаров, не обращая внимания на вошедшего, негромко, но с пафосом продолжал, обращаясь к сатирику Градову.
— Ты, Сергей, настоящий моральный урод. Впрочем, не только моральный. Я бы, например, постыдился иметь такую рожу. Ну и образина. Смотреть противно. И у тебя еще хватает наглости бегать за бабами. Хотя чему удивляться? Они думают, что ты серьезный человек, поэт. Так ведь? Ты знакомишься, забиваешь ей баки, треплешься о высоких материях, читаешь стихи. То есть жульничаешь, выдаешь себя не за того, кто ты есть на самом деле. Она, конечно, верит. На что-то надеется. А тебе только этого и надо. Быстренько сходишься и живешь за ее счет, пока тебя не раскусит и не выгонит. Так ведь? Ну, чего молчишь?
— Да ну тебя, — как-то вяло отмахнулся потный, красный поэт-сатирик, поднимаясь на ноги. — Все это я уже слышал. Завидуешь, так прямо и скажи…
Выступали в огромном здании с колоннами, местами облупленными. В полупустом зале на скрипучих креслицах из пожелтевшей фанеры сидели местные жители, в основном пожилые женщины, пришедшие сюда исключительно потому, что больше идти было некуда и некоторое количество молодых людей, без стеснения грызущих семечки.
Писателей, расположившихся за длинным столом на сцене громко и явно преувеличивая их литературные заслуги, представила работница клуба. Это была рядовая, дежурная, ничем не примечательная встреча. Лирик рассказывал, в какихмуках рождаются стихи, затем с чувством прочитал несколько стихотворений. Прозаик Шептуновский выступил с набором невыдуманных историй, рассчитанных на то, чтобы как можно сильнее удивить слушателей.
Сельский инкассатор ехал на мотоцикле из поселка в райцентр. Увидел знакомого пастуха, пасущего стадо коров. Подъехал к нему. Тот пригласил его распить бутылку. Инкассатор поставил в сторонке мотоцикл, рядом бросил сумку с деньгами. Вокруг степь — никого. Расположились под деревом. Выпили, закусили, пришло время расстаться. Инкассатор поднял сумку и ахнул — пустая. Он схватил пастуха за грудки: «Где деньги?!» «Какие деньги?!» — отбивался пастух. Они чуть не подрались. Вдруг пастух хлопнул себя по лбу: «Постой-ка!» Вон та корова стояла рядом с твоим мотоциклом и что-то жевала. Она и съела твои деньги…' Пришлось вызвать ветеринара, составить акт. Корову прирезали. И что бы вы думали? Пастух оказался прав — ее желудок был набит денежными купюрами,
— Буквально на днях, — продолжал прозаик, — женщина-врач после дежурства направилась к остановке автобуса. На ней была французская дубленка и норковая шапка. У соседнего с поликлиникой дома стояла, прислонившись спиной к дереву, юная девушка с миловидным личиком. «Можно вас на минутку, обратилась она к женщине-врачу. — У меня поврежден позвоночник и расстегнулся корсет. Не могли бы вы мне помочь?» Ну как отказать в такой просьбе? Они зашли в ближайший подъезд. И там девушка наотмашь со страшной силой бьет женщину по лицу: «Быстро снимай дубленку, шапку, сапоги, кольца, серьги. Через десять минут выйдешь. И никому ни слова! Иначе поплатишься жизнью!» Женщина подчинилась. Стоит ни жива, ни мертва. На одном из верхних этажей стукнул и пришел в движение лифт. Внизу из кабины вышел прилично одетый мужчина. Приостановился рядом с женщиной, сочувственно спросил: «Вас кто-то обидел? Может быть нужна помощь?» Он был так вежлив, участлив — и она решилась: «Вот только что, сейчас…» И все рассказала. «Вы обещали молчать?» — спросил он. Она кивнула. «Вот видите, — укором сказал он. — Ведь она вас предупредила, а вы не сдержали слова. Сами во всем и виноваты». — И жестоко избил бедную женщину.
Слушатели с интересом внимали россказням прозаика.
Замыкал парад выступлений поэт — сатирик. Он хотел стать большим восклицательным знаком встречи. Чтобы быть ближе к сидящим в зале, он навесился над столом президиума и доверительно сообщил, что смешного в жизни гораздо больше, чем это кажется и что если кто-то не понимает шутки, надо смеяться до тех пор, пока не поймет ее. Один грамм смеха, далее заявил он, дороже тонны золота. «Меняю!» — выкрикнул молодой человек из зала. «Покажите мне этот свой грамм, — не растерялся сатирик, — и я дам вам тонну золота».
— Если человек не понимает юмора — он вообще ничего не понимает, — самоуверенно продолжал сатирик. — В древней Греции врачи приписывали неизлечимо больным хорошую порцию юмора, и они после этого либо выздоравливали, либо умирали со смехом на губах. Меня тут обозвали сатириком, а если так, то я обязан посмешить вас. Перефразируя знаменитого писателя Николая Васильевича Гоголя, спросим: «Ну кто из русских не любит ядреного народного анекдота?» Вижу, что в этом зале таких нет, а потому для затравки слушайте анекдот.
— Одна баба поставила в печку сушиться мужнины валенки и забыла о них. Валенки сгорели. Женщина расстроилась. Зашла соседка. «Ты чего?» «Да вот сожгла валенки, боюсь — муж вернется, прибьет». «А ты сделай так-то и так-то, — посоветовала соседка. — Тогда не прибьет…» Приходит муж. Хозяйка быстренько подоткнула подол и стала изо всех сил мыть пол, а сама и так и сяк вертит перед мужем задом. Он смотрел, смотрел, схватил ее в охапку и поволок на кровать. Она кричит: «Пусти, а то валенки в печке сгорят…» «Ну и хрен с ними, — отвечает муж, — пусть горят!»
После столь сомнительной затравки он прочитал несколько своих коротких стихотворений, многозначительно умолкая после каждого в ожидании аплодисментов. Прозаик Шептуновский, глядя на сатирика, с неудовольствием думал: «Господи, как все это постыдно. Так унижаться, выпрашивать аплодисменты, так заискивать перед этой тупой, случайной публикой. На кого же он сейчас похож? На скомороха? Нет… Весь он какой-то… ммм, не могу найти слова.. Жалкий? Нет… Подобострастный? Неуклюже-галантный? Угодливый… Пошлый?»
В заключение пришедший в раж, опьяненный успехом сатирик прочитал несколько затрепанных заметок из цикла «Нарочно не придумаешь».
Смех и хихиканье зала сатирик принимал за полное одобрение и свой личный успех. «Председателю колхоза от колхозника Иванова. Заявление. — Читал он. — Прошу выделить мне пять кубометров леса, так как я хочу пристроиться к тещиному заду…» — Ха-ха-ха! — ржали молодые слушатели. — Хороша теща!
'Молодая доярка сошла с трибуны и на нее тут же залез председатель колхоза… На трибуну, конечно, ' — на всякий случай уточнил сатирик. — 'Председателю завкома. Заявление! Прошу выделить мне путевку в санаторий, или на худой конец в дом отдыха. Резолюция: «С худым концом в доме отдыха делать нечего». 'На колхозном собрании выступает зав. фермой: «Ложусь с доярками, встаю с доярками, а что мне за это платят?»
'Смейтесь на здоровье, — великодушно пожелал поэт-сатирик. — Не зря же наш мудрый классик
