— К Тайному обществу принадлежали? — спросил генерал, как только они остались наедине.
— Принадлежал, — ответил Якушкин.
Радостное мгновенное удивление скользнуло по лицу Левашева.
— Какие действия сего Общества можете назвать? — с живостью спросил он.
— Действий Тайного общества никаких не знаю.
Левашев досадливо поморщился.
— Знаете, Якушкин, начало нашего разговора мне весьма и весьма понравилось. Вот, наконец, подумал я, вижу перед собою умного человека, который не хочет зря отнимать времени ни у себя, ни у меня! И вдруг это ненужное запирательство! Нам ведь отлично известно, что еще в тысяча восемьсот восемнадцатом году, на совещании ваших единомышленников, посвященном вопросу о цареубийстве, на вас пал жребий совершить оное.
— Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, — после некоторого раздумья сказал Якушкин.
— Ну вот, опять запирательство! — недовольно протянул Левашев.
— Позвольте мне договорить, — продолжал Якушкин, — я хочу сказать, что вас неправильно осведомили об этом совещании. Жеребьевки на нем никакой не было, а я сам вызвался нанести удар императору, обманувшему наши лучшие чаяния, вверившему судьбу родины гнусному Аракчееву. Я никому не хотел уступить чести истребить тирана.
Левашев несколько мгновений изумленно глядел на Якушкина, потом схватил перо и, разбрызгивая чернила, стал торопливо записывать только что слышанные слова.
— Вы сказали, что не хотели уступить чести… — не отрываясь от бумаги, как бы, между прочим, спросил он, — чести свершения этого ужасного намерения… кому? Не припомните ли?
— Нет, ваше превосходительство, не помню, да и припоминать не стану, ибо, вступая в Тайное общество, я дал обещание никогда никого не называть…
— Вас связывают эти дурацкие масонские клятвы над шпагой? — презрительно усмехнулся генерал.
— Нет, меня связывает честное слово, которое…
— Не назовете? — грозно перебил Левашев. — Так вас заставят назвать! Я должен вам напомнить, что в России есть пытка.
Якушкин поклонился:
— Весьма благодарен, генерал, за это напоминание. Благодаря ему, я еще более, нежели прежде, сознаю обязанность никого не называть.
Левашев вскочил с места и стал шагать взад и вперед мимо ломберного столика. И так же быстро скользила по залу его огромная тень, ломаясь у стены и подползая к самому потолку.
Якушкин внимательно всматривался в висящий напротив портрет какого-то католического духовного лица. В этой бритой физиономии, в пронизывающем взгляде жестких глаз, в сухом складе рта было что-то напоминающее Левашева.
«Это, должно быть, какой-нибудь из римских пап», — подумал Якушкин и сделал движение к портрету, чтобы прочесть медную дощечку, прибитую на нижнем крае бронзовой рамы.
— Куда вы? — быстро подходя к нему, спросил Левашев.
— Я хотел узнать, кто это здесь изображен, — кивая на портрет, ответил Якушкин.
Левашев сам нагнулся над надписью, поблескивающей от света свечи.
— Это папа Климент Девятый, — проговорил он.
— Я так и думал, — улыбнулся Якушкин, — этот папа, насколько я помню, всю жизнь трусливо лавировал между честью, и бесчестьем, и, в конце концов, его политика привела к тому, что…
— Послушайте, Якушкин, — перебил Левашев, — меня в весьма малой степени интересует биография этого папы…
— Очень жаль, генерал, — она крайне поучительна для любого государственного деятеля.
Левашев вдруг взял Якушкина за локоть и заговорил по-французски:
— Вот что, Якушкин, сейчас я говорю с вами не как судья, а как дворянин с дворянином. Я не вижу никакого смысла в том, что вы хотите принести себя в жертву людям, которые вас назвали и предали.
Якушкин освободил свой локоть от генеральской руки и проговорил невозмутимым тоном, тоже по- французски:
— Мне кажется, что я присутствую здесь совсем не затем, чтобы обсуждать поведение моих товарищей.
— Однако все ваши товарищи показывают, что цель вашего Общества была заменить самодержавие представительным правлением.
— Возможно, — согласился Якушкин.
Левашев задал еще несколько вопросов, из которых было видно, что ему уже были известны и конституция Никиты Муравьева, и «Русская правда» Пестеля.
Якушкин отзывался полным их неведением.
— Ну, а вы сами, как член Общества, делали что-нибудь сообразное с вашими убеждениями? — наконец, спросил Левашев с нетерпением.
Якушкин утвердительно кивнул головой:
— Я много занимался отысканием способа уничтожить крепостное состояние в России.
— Что вы можете сказать об этом? — уже устало спросил Левашев.
— То, что это такой узел, который должен быть развязан правительством, или, в противном случае, насильственно разорванный, он может иметь самые грозные последствия.
Не добившись более никаких признаний, Левашев дал подписать Якушкину запачканный чернилами, неразборчиво заполненный лист его показаний и предложил ему выйти в соседний зал.
Здесь тоже были часовые, а возле широкого подоконника стояла какая-то фигура в форме дворцового ведомства.
Якушкин подходил то к одной, то к другой картине, Часовые следили за каждым его шагом.
Особенно долго стоял он у полотна Сальватора Роза «Блудный сын». Его занимала не фигура коленопреклоненного сына, а ощущение стихийной силы, какою веяло от неба, облаков и всего пейзажа, изображенного на этой замечательной картине.
— Ваше благородие, — окликнул его фельдъегерь, которого он раньше не заметил, — пожалуйте-с обратно!
Когда Якушкин возвратился в «Итальянский зал», кроме Левашева, у ломберного стола стоял еще кто- то, высокий и прямой.
Подождав некоторое время, Левашев осторожно окликнул:
— Ваше величество!
Царь резко обернулся и поманил к себе Якушкина.
— Ближе, ближе. Да ну же! Нарушить присягу не боялись, а подойти боитесь!
Якушкин подошел так близко, что ему стали видны колючие зрачки царских глаз.
— Вы знаете, что вас ожидает на том свете? — негромкой скороговоркой спросил царь. — Вас ожидают муки проклятья. Мнение людей вы, конечно, презираете. А то, что ожидает вас на том свете, должно ужаснуть даже вас… Но я не хочу вас губить, я пришлю вам священника, которому вы откроете душу…
Якушкин едва удержался, чтобы не улыбнуться этой хитрости. Ему захотелось сказать царю о своем неверии в загробную жизнь, но он решил молчать.
Припугнув его страшным судом и адскими муками, Николай спросил запальчиво:
— Что же вы мне ничего не отвечаете?
— Что вам от меня нужно, государь? — тихо спросил Якушкин.
— То есть как это «что нужно»? — вспыхнул Николай. — Вам, кажется, довольно ясно сказано, что нам от вас нужно: если вы не хотите губить ваше семейство, — повышая голос, продолжал он, — вы должны во всем признаться. Слышите?!
Он с ненавистью смотрел в усталое, но спокойное лицо Якушкина.
— Я дал слово никого не называть, — так же твердо, как и Левашеву, ответил Якушкин царю. — Все, что касается меня, я уже сказал его превосходительству.
— Что вы мне суете его превосходительство и ваше мерзкое слово! — крикнул Николай.
— Назвать, государь, никого не могу, — ровным голосом повторил Якушкин.
