кружева против Улиных не лучше. Характерная девка, а мастерица первеющая.
Арина Власьевна тяжело опустилась на пол возле корзинки с кружевами и стала сообщать старой барыне новости девичьей и дворни.
Первой к бабушке вошла Маша.
— Ну и глаза у тебя, — взглянув на нее, улыбнулась Екатерина Николаевна, — диаманты черные, а не глаза. Не удивительно, что они закаленного в боях генерала обожгли.
— Разве папенька уже сказывал вам? — с живостью спросила Маша.
Екатерина Николаевна пристально поглядела на нее:
— Дело не в папеньке, а в тебе самой.
— Папенька ничего не может сделать такого, что бы не было прекрасно! — восторженно вырвалось у Маши.
Бабушка усмехнулась.
— Эк вы все влюблены в своего папеньку! — Заметив, что лицо внучки омрачилось, она шутливо взяла ее за ухо. — А с Пушкиным кто кокетничает? Ну-ка, погляди на меня своими угольками…
Маша серьезно поглядела бабушке в глаза и села у ее ног на придвинутый Ариной Власьевной пуф. Она не знала, что ответить Екатерине Николаевне, потому что ей самой трудно было разобраться во всем, что случилось.
Вчера отец передал ей официальное предложение князя Волконского, сделанное через Орлова. Отец дал свое согласие на этот брак. Ему и в голову не могло прийти, чтобы его желание не было законом для дочери. Когда Маша сказала: «У меня к князю Волконскому нет нежного чувства», Раевский удивленно поглядел на нее.
— При заключении разумного брака оно вовсе не обязательно, мой друг. — И, помолчав, добавил: — Особливо брака с таким достойнейшим из достойнейших, как князь Волконский. Впрочем, со свадьбой торопиться не будем…
Вспоминая этот короткий разговор, Маша, прислонившись к бабушкиным коленям, рассеянно перебирала образцы кружев.
Легонько постучав в дверь, вошла Елена. Ее обычно бледное лицо казалось еще бледнее от синего платья с высоким воротником. Она подошла к бабушке и поцеловала у нее руку. Маша подвинулась на пуфе, чтобы дать место сестре.
Екатерина Николаевна опустила взгляд на склоненные к ней головы внучек.
— Ведь эдакие разные — чернушка и беляночка. Кто бы сказал, что сестры.
Елена закашлялась и никак не могла перевести дыхание.
— Нынче опять снаряжу вас в Крым, — с беспокойством глядя в ее лицо, сказала Екатерина Николаевна.
— До весны далече, матушка барыня, — вмешалась Арина Власьевна. — Можно бы барышню и у нас от грудной болезни полечить. Кабы только милость ваша выслушать соизволили.
— Небылицы какие-нибудь, — небрежно проговорила Екатерина Николаевна.
Арина Власьевна поджала губы.
— Как угодно, матушка барыня.
— Нет, бабушка, пусть скажет, — попросила Маша. — Арина Власьевна, голубушка, ну же скажите!
Ключница не сразу заговорила:
— Мамзель Жоржет, как жила у графов Лавалей, знавала там крепостного лекаря, — при господах состоял он. И не только всю графскую фамилию пользовал он своими травами, а даже и из иных барских домов к нему за его снадобьем присылали.
Елена, перестав, наконец, кашлять, вытерла лоб концом шейного шарфика и внимательно слушала Арину Власьевну.
— Я сама не раз пила его снадобья, — продолжала старуха, — оно и удары падучей утишает, и дрожание сил отъемлет, мигрену мигом прогоняет, биение нервов останавливает и даже барабаны в ушах мягчит.
Веселый Машин смех прервал ключницу.
— Напрасно изволите смеяться, барышня.
— Нет, это восхитительно! — продолжала смеяться Маша. — «Барабаны в ушах»!
— А состав-то снадобья помнишь? — тоже улыбаясь, спросила Екатерина Николаевна.
— Отлично помню. Чистого сабура, значит, требуется полчашки, цицварного корня да венецианского териаку помалу, окромя сего, еще стираксы да сахарку для вкуса и настоять все на вине. Ужасть, до чего пользительно!
Елена перешла к книжному шкафчику и стала перебирать кожаные с позолотой на корешках старинные томики.
— Вели нам сюда чаю подать, — приказала ключнице Екатерина Николаевна. — А снадобье свое приготовь, я его сперва на ком-либо из дворовых испытаю. А ты, Машенька, спела бы мне. Давно я твоего голоса не слыхала.
Маша послушно подошла к клавесину.
На легкие прикосновения ее пальцев старый бабушкин клавесин ответил мелодичными грустными звуками, будто зазвенели гусли.
— С таким аккомпанементом нехорошо выйдет, — сказала Маша. — Если желаете, я лучше вам в гостиной спою.
Екатерина Николаевна сама подошла к клавесину и села на стул с высокой резной спинкой. Сдвинув выше локтей кружевные манжеты платья, она взяла несколько аккордов, потом, уронив руки на колени, задумалась.
Обе внучки с радостным нетерпением ждали бабушкиной игры.
И когда ее маленькие, сморщенные пальцы задвигались по пожелтевшим клавишам, девушки, прижавшись друг к дружке, слушали мелодию отлетевшей бабушкиной молодости.
Им казалось, что клавесин то жеманно смеется, то грустит, то наивно воркует. Но вот бабушка вспомнила что-то бравурное, страстное. Быстрей запрыгали желтые клавиши, и весь палисандровый клавесин задрожал на тоненьких высоких ножках.
Обрывисто прозвучал последний аккорд, и Екатерина Николаевна, откинувшись, уронила руки на колени.
— Что вы играли? — взволнованно спросила Маша.
— Не помню… — бабушка огляделась, будто отыскивала глазами только что всплывшие в памяти образы прошлого.
Наступило долгое молчание.
— Не нравится мне твой наряд, — вдруг обратилась Екатерина Николаевна к младшей внучке, — цвет темный, шея и руки закрыты. Подайте-ка что-нибудь из журналов мод. Хотя бы вот тот сборник в красном переплете. Я выберу фасон, а Жоржет его к современному подгонит.
Маша взяла с полки большую красную книгу.
— А, знаю, бабушка, это «Новости господина Флориана». Прочти-ка предисловие, Ленуся.
Елена, открыв книжку, пробежала глазами несколько строк и улыбнулась.
— «Государыни мои, — начала она вслух. — Вот новые новости господина Флориана в российском платье. Повергаю их к стопам вашим, зная, что вы всегда любили писателя, коего слог, подобно тихому, приятно по камешкам журчащему ручью, привлекает к себе все чувствительные сердца. Благосклонное принятие ваше, сверша желания мои, побудит меня и впредь упражняться в переводе книг, вам приятных. Впрочем, имею честь быть ваш всегда истинный обожатель».
— Как забавно! — перелистывая книгу, сказала Елена.
— А вы на фасоны поглядите, — пышность какая, красота… Вот этот, например. У меня точь-в-точь такой был сделан из тафты в Париже. На голове чепец из белого гофре, убранный пунцовой лентой. В ушах большие круглые золотые серьги. На шее белый флеровый пышный полуоткрытый платок, затем коротенькое пьеро с флеровыми рукавами, тоже обшитое пунцовою лентой. Юбка такая же, как пьеро, и пунцовые атласные башмачки.
— Прелесть вы в таком туалете были, наверное, несказанная! — воскликнула Маша.
