сказал паша. — Ты можешь идти.
— А золото, Ваше Благополучие? — шепнул Мустафа.
— Оставь деньги старухе, ведь она была султаншей! — отвечал паша, глядя на нее с чувством.
Старуха была чутка на слух; она слышала вопрос Мустафы, не пропустила также мимо ушей и ответа паши.
— Паша, прежде чем оставлю вас, хочу за вашу щедрость, с позволения вашего, дать совет, который, благодаря моему знанию света и физиономии людей, будет иметь немаловажную цену. Позволит ли мне Ваше Благополучие говорить?
— Говори! — сказал паша.
— Паша, берегись человека, который сидит подле тебя; лицо его говорит мне, что он на твоем падении построит свое величие. Паша, берегись его!
— Проклятая ведьма! — воскликнул Мустафа, встав со своего места.
Старуха подняла указательный палец и вышла из дивана.
Паша боязливо смотрел на Мустафу, так как был суеверен от природы. Мустафа стоял перед ним невинным агнцем.
— Верит ли мой властитель лживому языку старухи? — сказал Мустафа, повергаясь на землю. — Показал ли раб ваш в чем-либо свою неверность? Я просто грязь в присутствии вашем. Возьми мою жизнь, паша, но только не сомневайся в верности твоего раба.
Паша казался успокоенным.
— Все это пустяки, ничего, — сказал он, встал и удалился.
— Пустяки! — ворчал Мустафа. — Проклятая колдунья! Я знаю лучше тебя… Не нужно терять времени, я должен действовать решительно. Когда воротится этот ренегат из Стамбула?.. О, то будет великое время!
С этими словами Мустафа оставил диван, дико озираясь.
Глава XXII
Паша, знакомый тоже с государственной политикой, ничем не давал Мустафе заметить своего недоверия и обходился с ним еще с большей приязнью, но не забыл и совета старухи. Однажды пробужденная боязнь не могла уже заснуть в груди, и он прибег к советам своей любимицы Зейнабы. Женщины в подобных случаях хорошие советницы. Опасаться мог он разве только султана, потому что войска были ему преданы, а народ не имел слишком значительных причин к неудовольствию.
По совету своей любимицы, паша послал к визирю молодую, хорошенькую девушку-гречанку; она должна была исполнять должность шпиона паши, разведывать, где только можно, нет ли какого-либо сношения между визирем и ренегатом, командовавшим флотом, потому что только с этой стороны можно было ждать опасности.
Гречанка не пробыла еще и недели в гареме Мустафы, а узнала уже более, чем нужно было. Флот был отправлен в Константинополь, и даже с подарками Мустафы султану, и с часу на час ожидали его возвращения.
Этот флот показался ввечеру и стал на якоре в нескольких милях от пристани. Мустафа поспешил уведомить о том пашу, который заседал в диване, слушал жалобы и давал на них свои решения. Когда паша услыхал, что флот возвратился, в душе его породились тотчас злые предчувствия, между тем как Мустафа был униженнее и покорнее, чем когда-либо. Паша удалился на некоторое время из дивана и поспешил к своей Зейнабе.
— Паша, — сказала она, — флот возвратился, и Мустафа до того имел сношения с ренегатом. Можете быть уверены, что вы погибли, если не упредите изменника; не теряйте времени. Постойте! — продолжала она. — Не надо употреблять насилия против Мустафы, чтобы не обратить на себя внимания ренегата. Завтра флот снимется с якоря, и если уж должно случиться несчастью, то оно случится не ранее, как завтра. Сегодня вечером велите, по обыкновению, подать кофе, курите и слушайте рассказы; только не пейте кофе: в нем будет смерть. Будьте ласковы с Мустафой и предоставьте остальное мне.
Эти слова рассеяли опасения паши, и он возвратился в диван. Дела шли своим порядком; наконец аудиенция кончилась. Паша и Мустафа были в лучшем расположении духа.
— Вероятно, — сказал Мустафа, когда подали трубки, — его императорское величество пришлет вам что-нибудь в знак своего особенного благоволения.
— Бог велик, и султан премудр! — сказал паша. — Я думаю то же, Мустафа. Почем знать, может быть, он распространит мое владычество еще на какой-нибудь пашалык.
— Это самое мне снилось, — сказал Мустафа. — Мне сдается, что теперь ренегат пристает к берегу, но нет, сейчас темно, и он, верно, не оставит корабль.
— Мы должны рассеять туман неведения светлыми лучами надежды, — сказал паша. — Я просто раб султана! Сегодня вечером не принять ли нам в свое сообщество и чудной воды гяуров?
— Что говорит Гафиз? Вино радует человека, гонит от него сомнение и неведение. Оно вселяет в нас мужество и проявляет предвкушение наслаждений, ожидающих нас после смерти.
— Баллах таиб! Хорошо сказано, Мустафа! — сказал паша, взяв чашку кофе. То же сделал и Мустафа. — Сегодня у меня так легко на сердце, — сказал паша, положив в сторону трубку. — Давай-ка сюда запрещенного сока; будем пить и веселиться. Где он, Мустафа?
— Здесь, — сказал визирь, выпив кофе и устремив на пашу свои маленькие глаза. Мустафа вынул фляжку с водкой, которая стояла сзади низкой оттоманки, на которой они сидели.
Паша отставил в сторону свой кофе и порядком хлебнул из фляжки.
— Великий Бог! Пей, Мустафа, — сказал он.
— У меня есть, — сказал он, — человек, который, как я слышал, рассказывает истории лучше самого Менуни. Узнав, что он проходит через наш город, велел я задержать его, чтобы доставить тем Вашему Благополучию приятное препровождение времени. Прикажете впустить его?
— Можешь, — сказал паша.
Мустафа дал знак, и, к изумлению паши, явился ренегат, сопровождаемый стражей и чиновниками халифа, за которым шел Кабыджи-Пахи с поднятым ко лбу фирманом.
Паша побледнел. Он знал, что час его пробил.
— Бисмиллах! — воскликнул он в страхе. — Во имя Бога, Кабыджи, кого тебе нужно?
— Султан, властелин жизни, посылает вам, паша, это как знак своей великой милости и внимания.
Тут Кабыджи-Пахи вынул шелковый шнурок и вручил паше таинственный свиток пергамента.
— Мустафа, — шепнул паша, — собери моих телохранителей, пока я буду читать, — я хочу оказать сопротивление. В таком отдалении от султана я не боюсь его и умилостивлю подарками.
Но Мустафе были слова эти не по нутру.
— О паша! — сказал он. — Кто может противостоять воле небесного правителя? Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!
— Я не покорюсь ему! — воскликнул паша. — Поди и зови моих вернейших воинов.
Мустафа вышел из дивана и воротился с немыми и некоторыми из подкупленных им солдат.
— Изменник! — воскликнул паша.
— Ля Илля иль Аллах! Нет Бога, кроме Аллаха! — сказал Мустафа.
Паша видел, что он предан; он прочитал фирман, прижал его ко лбу в знак своего повиновения и приготовился к смерти. Кабыджи-Пахи вынул второй фирман и вручил его Мустафе, которым он сделан был пашой.
— Барик Аллах! Хвала Богу за все! — сказал Мустафа с униженным видом. — Я раб султана и должен игполнить его волю! Да будет так.
Мустафа дал знак, и немые схватили несчастного пашу.
— Нет божества, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! — сказал паша. — Мустафа, — продолжал он, обращаясь к нему со злобной улыбкой, — да не уменьшится во веки тень твоя — ты, кажется, пил кофе.
Немые затянули шнурок и через несколько секунд на тело паши накинули саван.
— Кофе, — ворчал Мустафа, услышав последние слова паши. — Да, я чувствовал в нем какой-то особенный вкус.
Он понял, что, по всей вероятности, отравлен, и жажда власти и величия — все исчезло; боязнь и
