то он не мог произвести тот же маневр и следовать за мной, а был принужден описать большую петлю, чтобы повернуть за мной, и при этом расстояние между ним и мной увеличилось по меньшей мере на целый кабельтов.
Страшный залп снес в этот момент почти все мои снасти. Паруса, реи, обломки мачты, — все разом обрушилось на палубу, и мое судно сделалось совершенно беспомощным, но, к счастью, я был теперь у него с наветренной стороны, и хотя он, конечно, мог меня утопить своими снарядами, но абордировать и захватить судно и меня не мог до тех пор, пока не установит свой задний парус.
Однако теперь настало и ему время расплаты: свежий противник, почти равносильный по артиллерии и размером, настигал его, и французу оставалось только решить, желает ли он биться или же думает уходить. Понял ли он, что уходить было бесполезно, или же решил взять нас обоих или умереть, — не знаю; во всяком случае, он не повернул своего судна по ветру, а с решимостью стал ждать приближения «Стрелы». Капитан Левин прошел у француза под кормой, угостив его таким бортовым огнем, который снес почти все его снасти, затем атаковал его с подветренной стороны, чтобы таким образом отрезать всякую возможность бегства.
С французского капера отвечали на огонь с расстановкой, не толково; я отозвал своих людей от орудий и приказал всем заняться установкой парусов, так как после того как «Стрела» атаковала французов, они совершенно перестали обращать внимание на нас, т. е. на мое судно. После славного с обеих сторон боя, длившегося около получаса, грот-мачта французского судна упала за борт; этим, можно сказать, решилась участь врага, так как теперь он не мог более держать судно по ветру, отчего оно стало отставать и тем самым подверглось губительному огню артиллерии «Стрелы». Вскоре бушприт француза очутился между снастями и такелажем «Стрелы», опустошившей его палубы своими выстрелами. Я тем временем успел установить часть парусов на носовой части судна и хотел во что бы то ни стало принять участие в развязке боя. Вдруг я заметил, что француз намеревался кинуться на абордаж на люгер и собирался перебросить весь свой экипаж на бак; пользуясь этим моментом, я решил вкось подойти к французу, чтобы абордировать его с кормы, что поставило бы француза, так сказать, между двух огней.
Схватка была в самом разгаре; французы устремлялись на абордаж, рвались вперед; люди капитана Левин отбрасывали их назад, когда я со своим шунером подошел к французу с кормы и прежде, чем нас успели заметить, соскочил на его палубу вместе с горстью уцелевших людей моего экипажа. Тогда французы кинулись на нас, желая отбить нашу атаку, но тем ослабили свои силы против экипажа «Стрелы». В результате получилось, что они были не только оттеснены экипажем «Стрелы», но и абордированы им под предводительством капитана Левин.
Очутившись на палубе французского судна, я думал только о том, чтобы разыскать их капитана. В первую минуту я не видел его, но когда его экипаж стал отступать перед натиском капитана Левин и его людей, я заметил его, бедного, изнеможенного, но все еще пытающегося собрать своих людей. Желая захватить его живым, я устремился вперед, обхватил его обеими руками и после нескольких секунд отчаянной борьбы повалил его на спину.
Тем временем французы принуждены были отступить, т. е. очистить палубу. Я подозвал двух матросов и передал им французского капитана, предупредив, что они ответят мне головой, если он бежит или наложит на себя руки. Я приказал им перевести его немедленно на наше судно, поместить в моей каюте и неотступно сторожить до моего возвращения. Покончив с этим, я разыскал капитана Левин и обнял его.
— Ну, вы подоспели ко мне не слишком рано! — сказал я ему, утирая кровь с лица.
— Вы правы, я, действительно, чуть было не опоздал, и если бы не ваши разумные маневры, то вы были бы разбиты; ведь ваше судно — сущая ореховая скорлупа в сравнении с этим. Вы действовали прекрасно; даже более того, продержаться так долго не всякий бы смог. Много вы потеряли людей убитыми и ранеными?
— Мы отправили вниз десятерых перед тем, как абордировали это судно, а что было дальше, я еще не знаю. Француз-капитан под стражей в моей каюте, а это главное.
— Да, я видел, как ваши люди переправили его с этого судна на ваше. Теперь самое важное — исправить полученные повреждения, а затем обсудим, что нам делать. Я пошлю к вам своих людей, чтобы они помогли вам; «Стрела» почти не пострадала, и мне сейчас можно обойтись с небольшой командой. Как только мы очистим палубы от раненых и убитых, то позавтракаем вместе и обсудим наши дела.
На уборку палуб потребовалось целых два часа, а потому мы расстались, и «Стрела» временно приняла на себя заботу о призе.
Когда у меня на судне все было приведено в порядок, я прежде чем сесть в шлюпку и ехать завтракать с капитаном Левин, зашел в свою каюту, где французский капитан лежал связанный на моей койке под надзором двух часовых.
— Вы готовы к условленной расплате, monsieur? — спросил я.
— Готов, сэр! — отозвался мой пленник. — Теперь я понял, что вы хотели сказать, говоря, что я встречусь с равною силой; никого винить я не могу; я сам вынудил вас на этот поединок, заставил согласиться с вами, — и вот я пойман в свой собственный капкан. Это только справедливо, но лишь тогда, когда дело оборачивается против нас, мы сознаем, что женщина всему виной.
— Я так и думал, сэр, — сказал я, — я был уверен, что вы действовали по наущению вашей супруги!
— C'est vrai! — проговорил французский капитан сдержанно и спокойно. — Но что сделано, то сделано!
— Да, — сказал я и вышел из каюты, чтобы сесть в шлюпку и ехать на «Стрелу», где меня ждал к завтраку капитан Левин.
— Ну, Эльрингтон, — спросил меня Левин, когда мы сели за стол, — что вы намерены делать с французским капитаном?
— Во всяком случае, я не повешу его, — отвечал я подумав, — но мне хотелось бы дать ему и его жене хороший урок! — и я рассказал Левин про ненависть француженки.
— Она вполне этого заслужила, — сказал капитан Левин, — не одобрите ли вы мой план, Эльрингтон?
— Говорите!
— Я хотел предложить вам следующее: они там в Бордо не знают, что я оказал вам поддержку, так как не имеют ни малейшего представления о моем присутствии в этих водах. Так вот, как только мы приведем в исправность французское судно и ваше, я останусь здесь и не тронусь с места, а вы войдете в устье Гаронны с поднятым английским флагом на своем судне и английским флагом над французским, на вашем призе. Это заставит их думать, что вы взяли французский капер без посторонней помощи. Когда вы будете на расстоянии пушечного выстрела от фортовых батарей, дайте выстрел и затем прикажите вздернуть на мачту чучело человека и оставайтесь на месте для того, чтобы на берегу думали, что вы действительно повесили французского капитана. А с наступлением ночи, распустите паруса и уходите на соединение со мной. Это будет достойным наказанием ей и неприятностью для всех остальных!
— Да, действительно, это превосходная мысль! Она, без сомнения, поддастся на обман и долгое время не узнает истины!
Весь день мы провозились над оснасткой и починкой судов, и только под вечер я тронулся вместе с французским шунером, на который был посажен экипаж с судна капитана Левин, и до наступления ночи вошел в устье реки. На рассвете следующего дня я вошел в Гаронну и направился к гавани, не подняв никакого флага; теперь только мне пришло на ум, что я причиню им еще большее разочарование, если введу их в заблуждение и позволю сперва подумать, что победа осталась за ними. Ввиду этого, подойдя на расстояние около шести миль от города, я поднял французский флаг на французском шунере и французский же флаг на моем судне, над английским флагом.
Итак, я продолжал подвигаться вперед, пока не подошел на две с половиною мили от батарей, когда мы ясно могли различить толпу, спешившую к пристани, чтобы быть свидетелями триумфального возвращения в порт их каперского судна с призом.
Вдруг я приказал держать круто по ветру, лег в дрейф, убрал свои паруса и, заменив французские флаги английскими, а английский французским, дал выстрел из носового орудия. Дав пройти с полчаса времени, я приказал разрядить еще одно орудие; вслед за этим выстрелом, по моему распоряжению, было вздернуто на рею чучело, долженствовавшее изображать собою несчастного французского капитана. После того я
