расположение. Дичину вечером освежевали, разбили на куски и то, что мы не могли унести с собой, развесили по деревьям.
Впрочем, мы в этот вечер еще не вернулись домой, а расположились у большого костра и ужинали на славу. На другое утро мы понесли домой свою добычу, причем моя доля была не меньше, если не больше, чем добыча моих товарищей. В пути я тоже не отставал от них, так как издавна был привычен к ходьбе да от природы был здоров и силен, а за последнее время, работая на россыпях, притерпелся к усталости.
Когда мы пришли в деревню, жены и мужчины, остававшиеся дома, вышли нам навстречу, и мы отправили их за остальной, оставленной нами добычей, которую не могли унести. С этого дня я ежедневно уходил в лес и практиковался в стрельбе из лука. Ружья у меня не было, но зато был большой охотничий нож и топор. Мало-помалу я стал усваивать себе отдельные слова и с помощью переводчика вскоре научился изъясняться на наречии этого племени. Не прошло и трех месяцев со времени моего вступления в ряды сыновей племени массовомиков, как я уже научился свободно владеть языком и приобрел их полное доверие и уважение. Они признали меня ловким и способным снискивать пропитание себе и своей семье и умеющим покорить своей воле жену, что они также весьма оценили. Когда моя старуха увидела, что я не желаю покоряться ее ласкам, то разгневалась и разбушевалась, но я повалил ее на землю и беспощадно отколотил. Это заставило ее опомниться; после того я относился к ней, как к рабыне, с большой строгостью, и так как она была известна всему племени, как злая и сварливая женщина, то индейцы за это более уважали меня.
Мало-помалу я вполне свыкся с жизнью индейцев. Тем не менее меня не покидала надежда снова увидеть мою дорогую Эми.
И Небо еще раз смиловалось надо мной.
Однажды я шел по следу оленя, который завел меня далеко в сторону от моих товарищей-индейцев, охотившихся вместе со мной. Животное было ранено мной, но уходило от меня с такой быстротой, что я едва успевал идти по его следу, временами нагоняя его, временами теряя совершенно из вида. Индейцы видели, как я гнался за оленем, и подбодряли меня загнать его в конец.
Я гнался за ним в продолжение нескольких часов и вдруг услышал оружейный выстрел, как раз в том месте, где я только что видел своего оленя.
В первую минуту я подумал, что кто-нибудь из индейцев пристрелил моего оленя, и на всякий случай стал осторожно подвигаться вперед, скрываясь за деревьями, как вдруг увидел белого человека, стоявшего над убитым животным. Я приостановился на минуту, не зная, кого вижу перед собой, друга или врага. Но я знал, что он еще не успел перезарядить своего ружья, поспешил окликнуть его, прячась в то же время за дерево.
— Это вы, Эвенс? — отозвался европеец.
— Нет, — отвечал я, — но я тоже англичанин!
— Ну, так покажитесь сюда!
— Я в наряде индейца, потому что жил до сих пор среди них, после того как они захватили меня и отвели к себе!
— Прекрасно, подойдите поближе! — сказал человек в костюме моряка.
Я выступил из-за дерева, и когда он увидел меня, то быстро взвел курок своего ружья.
— Не бойтесь! — сказал я.
— Не бояться? — засмеялся он. — Хотел бы я знать, чего бы мог бояться; я только хочу, на всякий случай, быть настороже.
— Ладно! — отозвался я и, подойдя ближе, рассказал, как я попал к индейцам, и что теперь я бежал от них и хотел бы более не возвращаться,
— Ну, что же! Я здесь на небольшом шунере, что стоит на якоре, там, в низовьях этой речонки. Несколько человек из наших высадились здесь на берег, чтобы добыть свежего мяса; я отбился от товарищей… Я никак не думал, что индейцы здесь так близко от английских поселков и заимок.
— А разве эти поселки и заимки близко отсюда? — спросил я. — Я совершенно не знаю, где нахожусь; впрочем, эти места вовсе не наши обычные охотничьи участки; меня завел сюда вот этот самый олень, которого вы убили. Мы теперь очень далеко от нашей индейской деревни.
— Я так и думал; я уже не раз бывал здесь на берегу и никогда не встречал ни одного индейца. Но вы спрашиваете, далеко ли мы от английских поселений;
я не могу сказать вам этого в точности; ведь поселки или, вернее, заимки рассыпаны на громадном протяжении, но вы здесь приблизительно в 50-ти или 60-ти милях от Джемстоуна.
— А в какой реке стоит на якоре ваш шунер?
— Я не знаю названия этой реки, да, всего вероятнее, она и не имеет никакого названия. Мы заходим сюда за топливом и водой: здесь нет населения, а потому нечего опасаться любопытных расспросов.
— Кто же вы такие, что избегаете расспросов?
— Как бы вам сказать? Говоря по правде, мы то, что называется «веселые бродяги», и если вам придет охота присоединиться к нам, то у нас на судне найдется для вас койка.
— Очень вам благодарен, — сказал я, — но я не достаточно люблю море и был бы совершенно непригоден для вас. (Я понял, что «веселые бродяги» означало не что иное, как «пираты»).
— Это как вам будет угодно, — сказал он, — я не хотел вас обидеть!
— Нет, нет… — поспешил я его успокоить. — Я весьма благодарен вам за ваше любезное предложение, но дело в том, что я не могу долго оставаться на судне. А вот если бы вы указали мне дорогу к ближайшей английской плантации, я был бы вам глубоко признателен.
— Да вот, прямо в этом направлении их несколько; если вы пройдете каких-нибудь пять или шесть миль, то непременно набредете на одну из них. Идите в этом направлении, держа нос по ветру!
— Большое вам спасибо, — сказал я, — но, быть может, я повстречаюсь с вашими товарищами, они примут меня за индейца…
— Нет, в этом направлении вы их не встретите, — возразил моряк, — они остались далеко позади меня.
— В таком случае, прощайте! И еще раз благодарю вас.
— Прощайте, приятель, и чем скорее вы смоете с себя эту мазню, тем скорее станете похожи на англичанина! Добрый путь!
«А ведь совет отделаться поскорее от краски, пожалуй, недурен, подумал я, решив теперь во что бы то ни стало не возвращаться к индейцам, а добраться до ближайшей английской заимки. Но я смою с себя краску не раньше, чем увижу перед собой строения английских поселенцев, так как до тех пор я еще могу повстречаться с индейцами».
И я зашагал как можно скорее в указанном направлении; в несколько минут я оставил своего «веселого бродягу» так далеко позади себя, что совершенно потерял его из вида. Я продолжал шагать до тех пор, пока совершенно стемнело, после чего стал подвигаться осторожно вперед и вдруг услышал вдали лай собаки; я знал, что это английская собака, так как индейские собаки не лают, и пошел на этот лай.
Через четверть часа я пришел к расчищенному участку, обнесенному изгородью.
— Благодарение Богу! — воскликнул я. — Наконец-то, я среди своих соотечественников!
Но тем не менее я считал неосторожным показаться, особенно в моем индейском наряде и краске, в такое позднее время и потому решил расположиться за стволом дерева и дождаться рассвета. Затем я стал осматриваться и искать воду; поблизости я увидел быстрый ручеек и направился к нему, чтобы смыть с себя краску. Смыв ее, я стал тем, чем был на самом деле, т. е. белым человеком в одеянии краснокожего. Тогда я стал высматривать жилье, которое вскоре увидел на небольшом холме, приблизительно шагах в четырехстах от того места, где я стоял. Кругом, шагов на триста, все деревья были вырублены; самое строение, построенное из толстых бревен, врубленных одно в другое, имело всего только одно окно, и то очень небольшое. Дверь, тяжелая, дубовая с железными скрепами и петлями, была еще затворена, когда я приблизился к дому и постучался в запертую дверь.
— Кто там? — спросил грубый голос.
— Англичанин, никому здесь незнакомый, — ответил я, — я только что бежал от индейцев, захвативших меня!
— Хорошо, мы сейчас увидим, что вы за птица! — отозвался изнутри тот же голос. — Джемс, дай мне сюда мое ружье!
