заглушить доносившееся из-за нее бормотание, которое просто не мог издавать человек.
Неподалеку от ширмы сидела склонившаяся над требником женщина средних лет, она читала вечернюю молитву. Худые пальцы перебирали перламутровые бусины четок; время от времени на страницу с шорохом падала очередная капля крови. Каждый раз, когда это происходило, ее губы начинали шевелиться в торопливой молитве и она стирала с бумаги крошечное красное пятнышко. Если бы ее непрекращающееся кровотечение ограничивалось истинными стигматами, ее могли бы причислить к лику святых, но у нее кровь сочилась из всех имеющихся отверстий: из ушей, склеивая волосы и оставляя пятна на плечах халата, изо рта, носа, глаз, прямой кишки. Какой-то врач окрестил ее сестрой Марией Геморрагической, и веселье, которое с тех пор вызывало это прозвище, можно было оправдать лишь отупляющей усталостью. Со Дня дикой карты – пятнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок шестого года – все до единого медицинские работники практически не покидали своих рабочих мест, и почти пять месяцев беспрерывной работы не проходили для людей даром.
Рядом с ней в солевой ванне плавал некогда привлекательный чернокожий мужчина. Два дня назад с него снова начала слезать кожа, и теперь от нее лишь кое-где оставались редкие клочки. Ободранные мышцы воспаленно краснели, и Тахион приказал лечить его так же, как ожоговых больных. Одну такую линьку несчастный уже пережил. Переживет ли следующую, никто сказать не мог.
Тахион подвел вереницу угрюмых врачей к ширме.
– Не хотите ли присоединиться к нам, джентльмены? – позвал он ординаторов своим приятным низким голосом, в котором проступал какой-то звонкий, мелодичный акцент, напоминавший о Центральной Европе или Скандинавии. Те неохотно подтянулись поближе.
За ширмой оказался истощенный старик. Его полный отчаяния взгляд устремился на докторов, а губы издали ужасный полузадушенный звук.
– Весьма любопытный случай, – сказал Мандель, открывая карточку. – По какой-то непостижимой причине вирус заставляет каждую полость в теле этого больного зарастать. Через несколько дней его легкие уже не смогут втягивать воздух, и места для нормальной работы сердца тоже не останется...
– Так почему бы не положить этому конец?
Тахион взял старика за руку и уловил слабое согласное пожатие в ответ.
– А что вы предлагаете? – Мандель понизил голос до настойчивого шепота.
Тахион отчетливо выговаривал каждое слово:
– Ничего сделать нельзя. Не гуманнее ли было бы избавить его от мучительного умирания?
– Не знаю уж, что там за медицина в вашем мире – или, пожалуй, знаю, если судить по этому чудовищному вирусу, – но в нашем мире не принято умерщвлять пациентов.
– Вы гуманно усыпляете своих кошек и собак, а людям отказываете в том единственном средстве, которое по-настоящему укрощает боль, и обрекаете их на мучительную смерть. Ох... будьте вы все прокляты!
Он скинул белый халат, под которым обнаружился роскошный костюм из тускло-золотой парчи, и присел на краешек кровати. Старик отчаянно попытался сесть, но Тахион удержал его за руку. Войти в его сознание оказалось несложно.
«Пожалуйста, позвольте мне умереть», – всплыла мысль, окрашенная болью и страхом, но все же в этой просьбе была непоколебимая решимость.
«Не могу. Они не позволят мне. Но я подарю тебе забвение».
Он быстро блокировал болевые и мыслительные центры в мозгу старика. В своем сознании он представил этот процесс в образе стены из сияющих серебристо-белых блоков энергии, затем усилил работу центров удовольствия и позволил старику уплыть прочь на волнах сновидений – таких, каких тот сам пожелает. Возведенная им стена была всего лишь временной и не могла продержаться больше нескольких дней, но этого должно хватить – бедный джокер умрет раньше.
Тахион поднялся и взглянул на безмятежное лицо старика.
– Что вы с ним сделали? – накинулся на него Мандель и встретил надменный взгляд.
– Пустил в ход еще один прием чудовищной такисианской магии.
Снисходительно кивнув ординаторам, Тахион покинул палату и двинулся по коридору, вдоль стен которого одна за другой выстроились кровати. Ширли Дэшетт поманила его к себе в сестринскую. Они провели вдвоем несколько приятных вечеров, устанавливая сходства и различия земных и такисианских способов любви, но сегодня он не чувствовал себя способным на что-либо большее, чем улыбка, и отсутствие физического отклика встревожило его. Наверное, настала пора отдохнуть.
– Да?
– Доктор Боннерс хотел бы посоветоваться с вами. У него пациентка в состоянии шока, время от времени она впадает в истерику, но физически женщина совершенно здорова, и он решил, что...
– Что она может быть одной из моих. – «Только бы не еще один джокер, – мысленно взмолился он. – Еще одного урода я сейчас не вынесу». – Где она?
– В двести двадцать третьей.
Тахион чувствовал, как дрожат от усталости его мышцы и как сильно напряжены нервы. А следом за усталостью подступали отчаяние и жалость к себе. Выругавшись себе под нос, он грохнул кулаком по столу, и Ширли отпрянула.
– Tax? Ты в порядке?
– Да. Разумеется.
Он усилием воли расправил плечи и, стараясь шагать пружинисто, пошел по коридору.
Когда Тахион толчком открыл дверь, Боннерс совещался с другим врачом. Он нахмурился, но, похоже, был более чем счастлив передать ему руководство, когда женщина на кровати издала пронзительный вопль и попыталась выгнуться дугой, несмотря на то что была привязана. Tax подскочил к ней, ласково положил
