пустоты в душе.
— Она научит тебя. — Ответил добрый человек, указав на появившуюся за дверью бродяжку. — Но начните с браавоского языка. Какой в тебе толк, если ты не можешь ни сказать, ни понять? А ты будешь учить ее своему языку. Так вы обе научитесь друг у друга. Согласна?
— Да. — Ответила она, и с этой секунды стала послушницей Черно-белого дома. Ее платье слуги забрали, а вместо этого выдали другое черное-белое и мягкое словно старое красное одеяло, которое когда-то было у нее в Винтерфелле. Под ним она носила нижнее белье из хорошей белоснежной льняной ткани и черную нижнюю рубашку, доходившую до колен.
Следующие дни они с бродяжкой провели, указывая на предметы, и пытаясь обучить друг друга словам родного языка. Сперва шли простые слова: чашка, свеча, обувь. Затем посложнее, потом предложения. Как-то Сирио Форел учил Арью стоять на одной ноге, пока не устанешь. Потом он отправил ее ловить кошек. Она танцевала танец водяных плясунов на ветвях деревьев с деревянным мечом в руке. Ей было трудно, но сейчас было куда труднее.
«Даже вышивание было куда веселее, чем изучение языка». — Жаловалась она про себя на следующее утро после того, как позабыла половину слов, которые думала, что запомнила, а вторую половину произнесла настолько плохо, что бродяжка не выдержала и расхохоталась. — «Мои фразы получаются такие же корявые, какими выходили стежки». Если бы девчонка не была столь маленькой и костлявой, Арья бы врезала по ее дурацкой физиономии. Вместо этого она закусила губу. — «Я слишком глупа, чтобы все выучить, и чтобы повторить».
Бродяжке общий язык давался несравненно легче. Однажды за ужином она повернулась к Арье и спросила:
— Кто ты?
— Никто, — ответила она на браавосском.
— Ты лжешь. — Ответила бродяжка. — Тебе нужно учиться лгать хорошее.
Арья рассмеялась.
— Хорошее? Ты должна говорить «лучше», тупица.
— Лучше тупица. Я покажу.
Следующим утром они начали играть в ложь, спрашивая друг друга по очереди. Иногда следовало говорить правду, иногда ложь. Спросивший должен был попытаться сказать где что. Бродяжка всегда знала точно. Арье приходилось гадать. Большей частью с отрицательным результатом.
— Сколько тебе лет? — спросила ее бродяжка на общем языке.
— Десять, — ответила Арья, и показала десять пальцев. Она считала, что ей по-прежнему десять, хотя не была в этом уверена. Браавосцы отсчитывали дни иначе, чем в Вестеросе. Все, что ей было известно, ее именины были и прошли.
Бродяжка кивнула. Арья тоже, и спросила на своем браавосском:
— А сколько лет тебе?
Бродяжка показала десять пальцев. Потом снова десять, и еще раз. Потом шесть. Ее лицо оставалось гладким, как спокойная вода. Арья раздумывала: — «Ей не может быть тридцать и шесть. Она маленькая девочка».
— Ты врешь, — сказала она. Бродяжка покачала головой и показала ей еще раз: десять, десять, десять и шесть. Потом она произнесла как звучит на ее языке «шесть» и «тридцать», и заставила Арью их повторить.
На следующий день она пересказала доброму человеку то, что заявила бродяжка.
— Она не солгала, — хихикнув, ответил жрец. — Та, кого ты называешь бродяжкой — взрослая женщина, которая провела всю свою жизнь в служении Многоликому. Она отдала Ему все, чем она была, все, кем она могла стать, отдала всю жизнь, что была внутри нее.
Арья прикусила губу.
— Я тоже стану такой как она?
— Нет. — Ответил он. — Если только сама не захочешь. Такой как ты ее видишь, ее сделали яды.
«Яды». — Тогда она поняла. Каждый вечер после молитвы бродяжка опустошала каменный пузырек в воду черного бассейна.
Бродяжка и добрый человек были не единственными слугами Многоликого. Время от времени Черно-белый дом навещали и другие. Толстый парень с жестокими черными глазами, крючковатым носом, и широким ртом, полным желтых зубов. Мрачный господин, на чьем лице никогда не появлялась улыбка. У него были бледные глаза, полные и темные губы. Другой был симпатичным мужчиной. Каждый раз, когда она видела его, у него был новый цвет бороды и разные носы, но он всегда оставался симпатичным. Последние двое приходили чаще всех, но были и другие: косоглазый, лорденыш и костлявый. Один раз толстяк и косоглазый пришли вместе. Умма послала Арью налить им выпить.
— Когда ты не подливаешь, ты должна стоять не шевелясь, словно ты высечена из камня, — объяснил ей добрый человек. — Сумеешь?
— Да.
«Прежде чем двигаться, необходимо научиться стоять не шелохнувшись». — Давным-давно в Королевской гавани так ее учил Сирио Форел, и она научилась. Она прислуживала чашницей Руссе Болтону в Харренхоле, а он бы живьем содрал кожу, если прольешь хоть каплю его вина.
— Хорошо. — Сказал добрый человек. — Лучше, если ты будешь также слепа и глуха как камень. Ты можешь что-то услышать, но пусть они влетают в одно ухо, а вылетают через другое. Не вслушивайся.
Арья много чего услышала в ту ночь, но большей частью услышанное было на браавосском, и она с трудом понимала одно слово из десяти. «Неподвижная, как камень», — повторяла она про себя. Самым сложным было сдержаться и не зевнуть. Задолго до того как закончилась ночь, ее мысли были уже далеко. Пока она стояла с бутылью в руках, ей привиделось, что она волк, свободно бегущий по освещенному луной лесу, с огромной стаей за спиной.
— Все остальные люди тоже жрецы? — спросила она доброго человека на следующее утро. — Это были их настоящие лица?
— А ты как думаешь, дитя?
Она думала нет.
— А Якен Х’гар тоже жрец? Ты бы знал, если б Якен вернулся в Браавос?
— Кто? — Переспросил он с невинным видом.
— Якен Х’гар. Тот, что дал мне железную монетку.
— Я не знаю никого с таким именем, дитя.
— Я спросила его, как изменять лицо, а он ответил, что это не труднее, чем сменить имя, если только я знаю способ.
— А он умел?
— А ты покажешь мне как менять лицо?
— Если ты так хочешь. — Он поднял ее голову за подбородок и повернул. — Надуй щеки и высунь язык.
Арья проделала все это: раздула щеки и просунула язык между зубами.
— Ну вот. Твое лицо изменилось.
— Это совсем не то, что я имела в виду. Якен использовал магию.
— Любое колдовство имеет свою цену, дитя. Чтобы наложить чары требуются долгие годы молитв, жертвоприношений и учебы.
— Годы? — Испуганно переспросила она.
— Если бы это было легко, этим бы занимался каждый. Прежде, чем ты
