– Несмотря на то, что эта еврейка больше похожа на восковую фигуру, чем на живую женщину! – ответил рыцарь чистейшим итальянским языком.
– Она отравлена запахом лекарственных трав и минералов. Было бы благодеянием вырвать ее из этой среды.
– Я очень желал бы, чтобы в гетто произошел погром, – весело заметил немецкий рыцарь. – Пусть бы тот брал еврейское золото, кому оно нужно, а что касается меня, то я ограничился бы этой евреечкой. К сожалению, я ничего не могу предпринять, на меня наложено покаяние вот тем строгим монахом.
– Вероятно, вы совершили какое-нибудь преступление, если вам понадобилось заступничество духовного лица?
– Я избавил старика от нескольких неприятных месяцев жизни! – равнодушно ответил немецкий рыцарь. – Однако, раз ты мне предлагаешь отвечать на твои вопросы, то позволь спросить, что заставило
– Говорят, что я убил своего брата! – таким же равнодушным тоном ответил Цезарь.
– А я – только дядю! – весело заявил рыцарь, по-видимому, очень обрадованный, что его преступление оказывается даже менее значительным, чем его собеседника. – Правда, дядя воспитал меня и ласкал, как собственного сына, но нельзя же вечно ждать наследства.
– Понятно, – согласился паломник. – Старики никогда не хотят умирать вовремя. Я вижу, что ты – солдат и храбрый малый, а я большую часть своей жизни был священником. Тем не менее, я выполню то, о чем ты еще дерзаешь думать.
– А о чем я думаю? – удивленно спросил немец.
– Ты думаешь, как легко можно было бы взобраться на балкон и поцеловать еврейку, к величайшему ужасу ее проклятых единоверцев.
– Да, говорят, что евреи предпочитают, чтобы им наплевали в лицо, чем взглянули на их жен и дочерей. Однако, ты угадал мои мысли!
– А хочешь держать пари, что ты не решишься исполнить свое желание, а я сделаю это! – подзадоривал паломник.
– Эх, как бы я еще решился, если бы не епитимья, наложенная на меня духовником. Он приказал мне не поднимать ни на кого оружия, я имею право бороться только с язычниками.
– При чем тут оружие? Ведь ты собираешься не убить, а только поцеловать еврейку. Кроме того, разве евреи не язычники? Подержи мой посох, и я на твоих глазах взберусь на балкон и познакомлюсь с красавицей.
– Нет, нет, не смей делать это, по крайней мере, раньше меня! – сердито воскликнул рыцарь. – Подержи мое ружье и шлем, пока я взберусь на балкон. Смотри, не вздумай обмануть меня, не то тебе придется дорого поплатиться за это.
Паломник поспешил ответить, что будет ждать его внизу, и немец отдал ему шлем, ружье и более или менее тяжелые предметы своего вооружения.
Цезарь немедленно присоединился к своим сообщникам.
– Вот тебе ружье, Джованни, – проговорил он, – пусти его в ход, если не желаешь, чтобы свинец пробил твой собственный череп. Как только поднимется шум из-за того человека, который забрался на балкон, стреляй немедленно. Ты знаешь, кто этот путешественник? – Это – Оливеротто да Фермо, убивший своего дядю, я узнал его. Смотри, какую прекрасную цель для тебя представляет собой монах. Он стоит на кафедре, вытянув вперед руки, точно нарочно подставляет грудь под выстрел.
– Он похож на черное распятие, – пробормотал бандит. – Все заметят, когда вспыхнет фитиль в ружье, и если я не успею скрыться, то ясно будет, что евреи тут не при чем.
– Ты спрячешься среди развалин, а я и Мигуэлото постараемся вызвать в эту минуту возмущение среди народа в разных пунктах гетто и отвлечем от тебя внимание.
В конце концов бандит согласился исполнить страшное желание Цезаря Борджиа. Было решено воспользоваться смятением, которое должно было вызвать поведение Оливеротто. Затем сообщники расстались.
Альфонсо слышал все, что говорили сообщники, и придумывал меры, чтобы предупредить несчастье. Если бы дело происходило в другое время и в другом месте, он выступил бы вперед посреди площади, и прокричал бы о готовящемся злодеянии. Но при данных обстоятельствах смятение, которое вызвали бы его слова, только способствовало бы успеху задуманного Цезарем плана. Если бы злоумышленники знали о присутствии Альфонсо, они убили бы его прежде чем он успел бы произнести хоть одно слово. Альфонсо быстро сообразил все это, терпеливо выждал, пока заговорщики разойдутся, и рассматривал доминиканца с совершенно другим чувством, чем до сих пор.
Монах говорил свою проповедь на древнееврейском языке и все обитатели гетто слушали его с таким вниманием, какого ни разу не проявляли по отношению христианских проповедников. Альфонсо показалось, что доминиканец гораздо моложе, чем он думал.
«Какое влияние он должен иметь на свою духовную дочь!» – пронеслась в его голове ревнивая мысль.
Однако, у Альфонсо не было времени долго размышлять по этому поводу. Джованни повернулся спиной и толпе и, став на колени, начал осторожно добывать из кремня огонь, чтобы зажечь фитиль ружья. С такой же осторожностью и рыцарь вытащил свой меч.
«Крыса!» – подумал он, но продолжал свое дело.
Сверкнуло пламя и отразилось на латах рыцаря, осветив его фигуру с обнаженным мечем в руках.
Бандит вскрикнул и вскочил на ноги, но в ту же минуту упал навзничь от сильного удара Альфонсо. Он лежал без сознания, обливаясь кровью, а иоаннит, придавив его грудь ногой, стоял в нерешительности, не зная, убить ли этого человека, или оставить в живых, чтобы заставить его открыть весь план заговора. В это время раздались громкий женский крик и шум в толпе, служивший доказательством того, что Оливеротто
