— Ну, а вывод?
— Вывод тот, что, работая в аптеке много лет, я имел какие-то привилегии.
— Хорошо. Пускай суд решает, какие вам полагаются привилегии. Будем говорить о фактах.
С этими словами Маслюков вытащил из папки стопку чистой бумаги и, задавая вопросы, начал записывать показания. Расчет Ивана Васильевича подтверждался. Шарковский не запирался, не путал, не отрицал того, что, по его мнению, известно следователю. Держался он спокойно, с достоинством, на вопросы отвечал коротко, продуманно, но фамилии людей, достававших ему продукты, называть отказался.
— Если я виноват, судите меня, — твердо сказал он. — Других людей запутывать в это дело я не хочу. Тем более что это все случайные люди. Не забывайте, какая это была зима. Они цеплялись за жизнь, как утопающие за соломинку, и не думали о том, что совершают незаконные, с вашей точки зрения, поступки,
— А вы этим и пользовались.
— Все пользовались. Кто не пользовался, те отправились на тот свет.
В комнату вошел Иван Васильевич. Увидев его, Маслюков встал. Остальные следователи, не зная подполковника, продолжали сидеть, с любопытством наблюдая за тем, что происходит за крайним столом.
— Ну, как дела? — спросил Иван Васильевич, подходя к помощнику.
— Вот протокол. Шарковский не отрицает…
— Тем лучше.
Иван Васильевич пододвинул к столу стоявший у стены стул, сел, взял исписанные Маслюковым листы протокола и начал читать.
Шарковский понял, что пришел какой-то крупный начальник, и с интересом разглядывал его. Маслюков стоял позади и через плечо пальцем показывал на некоторые наиболее существенные места в протоколе.
— Ну, так… — деловито произнес Иван Васильевич, закончив чтение. — Придется вас задержать, гражданин Шарковский. Какие у вас есть вопросы, просьбы?
Вместо ответа Шарковский безразлично пожал плечами.
— Может быть, хотите кому-нибудь позвонить или написать письмо? Я думаю, что вы не скоро вернетесь домой.
— А куда вы меня посадите?
— Сюда. В дом предварительного заключения. Ход с Мойки.
— Могу я написать своей хозяйке относительно передач?
— Да, да. Я об этом как раз и говорю. Вот вам бумага, перо. Пишите.
Шарковский вытащил из кармана платок, снял пенсне, неторопливо протер его и, нацепив на нос, начал писать.
— А как его отправить? — спросил он» передавая листок.
— Я передам, — сказал Маслюков, складывая письмо. — Во время обыска.
— Будет обыск? — с полным безразличием спросил Шарковский.
— Безусловно.
Равнодушие предателя раздражало Ивана Васильевича. Неужели он и в самом деле ничего не подозревает или только притворяется?
— Машина здесь? — тихо спросил он и, когда Маслюков кивнул головой, прибавил: — Сначала обыщите.
— Ну-с, гражданин Шарковский! — громко сказал Маслюков. — Поехали на новую квартиру. Виноват… Одну минутку. Удирать не собираетесь?
— Куда мне удирать…
— Поднимите руки… Вещи с собой в камеру не разрешаем… Ничего лишнего… Носовой платок? Это можно. Деньги? Нельзя. Здесь документы? Это в дело, — говорил Маслюков, вытаскивая содержимое карманов. — Ключ? От квартиры?
— Да.
— Оставим здесь. Он вам больше не нужен. А это что за ключи?
— От шкафов в аптеке.
— Это мы туда и передадим… Нож перочинный? Какой интересный! Полный набор инструментов… Ну, кажется, все.
— Все. Опыт, я вижу, у вас большой, — криво усмехнувшись, проговорил Шарковский, застегивая пиджак.
— Разрешите везти? — обратился Маслюков к молча наблюдавшему за обыском Ивану Васильевичу, но тот поднял руку.
Скоро Шарковский поймет, что вся эта история с вызовом в милицию инсценировка и что его шпионская деятельность известна советской контрразведке. Следующий допрос должен быть на Литейном, но за это время шпион успеет подготовиться. Нужно было использовать неожиданность и захватить его врасплох.
— Гражданин Шарковский, у меня к вам есть еще вопрос, — медленно проговорил Иван Васильевич, глядя прямо в глаза врага. — Григорий Петрович заболел и просил у вас шесть порошков аспирина. Ну как… поправился он?
Зрачки у Шарковского расширились, а лицо сделалось мертвенно бледным, отчего морщины превратились в складки. Можно было думать, что он сейчас потеряет сознание и грохнется на пол.
Маслюков взглянул на начальника, не понимая, зачем он задал такой вопрос.
— Садитесь, Шарковский. Вы должны понять, что ваша игра проиграна, — холодно сказал Иван Васильевич.
— Откуда вы… Кто такой Григорий Петрович? — тяжело дыша, спросил Шарковский и плюхнулся на стул,
— Ну вот опять… Вы же умный человек… Знаете пословицу: «Что посеешь, то и пожнешь»? Сейчас пришла пора собирать урожай. С Мальцевым — Тарантулом вы скоро встретитесь. Дадим вам очную ставку. Лынкис Адам тоже у нас…
Последние фразы подействовали на Шарковского самым неожиданным образом. На лице появилась краска, а глаза заблестели, и казалось, что стекла пенсне отражают и увеличивают этот блеск.
— Тарантул? — спросил он. — Вы думаете, что Григорий Петрович и есть Тарантул?
— Не думаю, а точно знаю.
— Боже мой!.. Нет, этого не может быть… Боже мой… — забормотал вдруг Шарковский. — Неужели это так?.. Правда, я подозревал… смутно… Я думал, что он… Боже мой!.. Теперь уже не поправить… Почему я не знал…
Затем наступила реакция. Появилось какое-то безразличие и слабость. Это было видно по всему. Глаза потухли, углы губ опустились, а морщины расправились и превратились в тонкие линии.
— Отвечайте мне на вопрос! — строго и четко сказал Иван Васильевич. — Нам известно, что вещественный пароль на вторую явку, к Лынкису на Васильевский остров, — шкатулка. Софья Аполлоновна присылает с поручением. Медальон с фотографией. Чтобы открыть шкатулку, нужно знать число. Какое это число? Вы меня слышите, Шарковский? Какое это число? — спросил Иван Васильевич.
Шарковский поднял полные слез глаза на Ивана Васильевича и, мотая головой, задыхаясь, с трудом проговорил:
— Я не могу сейчас.
Он долго сидел, опустив голову на грудь. Плечи его вздрагивали.
— Отвечайте на вопрос. Я жду! — еще более твердо приказал подполковник, когда Шарковский полез в карман за платком. — Какое это число?
— Число?.. Не помню… забыл…
— Число у вас записано? Может быть, здесь? — спросил Иван Васильевич, пододвигая лежащие на столе документы.
— Нет… я помнил… четырехзначное число… забыл… потом я вспомню…
