— Ну, а кто виноват в том, что вы проворовались?
— Никто… Сам виноват.
— А если виноваты, то надо и отвечать… Вы пришли в эту комнату с намерением молчать. Думаю, что вы даже примирились со смертью. Так?
Арестованный поднял глаза и неожиданно спросил:
— Что я должен сделать, чтобы мне сохранили жизнь?
— Не будем торговаться, — строго сказал Иван Васильевич, — у вас два пути. Продолжать запираться и этим поставить себя в ряды самых презренных преступников Второй путь — правда. Чистосердечным признанием и полной правдой вы искупите часть своей вины. Суд это примет во внимание.
— Хорошо. Я признаюсь! — твердо сказал арестованный Он хлопнул себя по коленкам и встал, но тотчас же спохватился и, чтобы замаскировать невольный жест, попросил: — Разрешите еще закурить?
— Курите.
Дрожащими пальцами он взял папиросу и сломал две спички, пока закуривал. Иван Васильевич взглянул на часы.
— Хотите есть?
— Не до еды сейчас.
— Почему? Перерыв кончится, и будем продолжать допрос. Придется сидеть всю ночь.
— Ну ладно если можно, поем. Иван Васильевич снял трубку телефона.
— Перерыв можно кончать. Стенографистку на место. Казанкову пришлите поесть.
Когда Бураков и стенографистка вернулись назад, Иван Васильевич сидел откинувшись на стуле, а пальцами постукивал по столу. Глаза его весело блестели. Бураков знал, что начальник обожает музыку и в минуты приподнятого настроения в голове у него всегда какая-нибудь мелодия.
Арестованный сидел сгорбившись, опустив голову на грудь, и даже не поднял ее при их приходе.
3. Допрос продолжается
— При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали при немцах, расскажете позднее, — начал Иван Васильевич, когда арестованный поел. — Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.
— В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил до войны, — сказал Казанков, глядя прямо в глаза следователю.
— У вас есть родные?
— Здесь живет жена. Хотя я, конечно, не уверен. Может, она уехала или с голоду умерла. –
— Что знали немцы о вашей жене и знакомых?
— Они меня спрашивали подробно обо всех
— Вы им назвали фамилии и адреса?
— Да. Некоторых назвал.
— Кого именно?
Арестованный сообщил несколько адресов и фамилий.
— У вас есть дети? — продолжал Иван Васильевич.
— Нет.
— Люди, о которых вы говорили там, ваши друзья или просто знакомые, сослуживцы?
— Друзьями я не могу считать их. Гуляли вместе. когда деньги были, а когда под суд попал — отшатнулись.
— Больше вы никого не называли там?
— Нет.
— Говорите дальше. Зачем вас послали сюда?
— Послали меня с письмом. Я должен был разыскать одного специалиста, Завьялова Сергея Дмитриевича, проверить, где он живет и где работает, а потом передать письмо. Будто мой родственник привез его из Москвы.
— Дальше?
— Потом надо было сходить в аптеку на Невский, спросить там провизора, по фамилии Шарковский, и сказать ему так: «Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина» На порошках он напишет или отзовет в сторону и скажет, когда и где с ним можно встретиться. Потом я должен ему сказать, что Григорий Петрович зайдет двадцатого ноября, если выздоровеет, и рассказать про письмо… которое привез.
— Что именно рассказать про письмо?
— Ну, как у меня все получилось… Нашел ли я Завьялова, передал ли письмо, живет ли он по старому адресу.
— Все это можно рассказывать своими словами?
— Да.
— Дальше?
— Потом я могу делать что хочу. Искать жену, знакомых… Велели найти всех, кого могу, и восстановить старую дружбу. Денег дали, чтобы угощать.
— Как вы должны были объяснить свое появление в Ленинграде вашим знакомым и жене?
— Объяснить так, что, дескать, выпустили раньше срока из тюрьмы ввиду войны.
— Значит, предполагалось, что вы приехали с Большой земли?
— Почему с Большой земли? — не понял Казанков.
— Ленинградцы так называют всю страну, — пояснил Иван Васильевич.
— Да, да. Мне говорили, — вспомнил арестованный. — Правильно. Нужно было сказать, что я вернулся из Сибири. Будто бы туда меня эвакуировали при наступлении немцев.
— Почему вы выбросили бумажник?
— Мне велели уничтожить письмо, если что-нибудь случится. А письмо я не успел вынуть. Моряк меня захватил врасплох.
Казанков отвечал охотно и даже несколько торопливо, видимо боясь, что его могут заподозрить в неискренности. Иван Васильевич не спускал с него глаз, и малейшее изменение в выражении лица не ускользнуло бы от его внимания. Без сомнения, он говорил правду.
— Что вам сообщили про Завьялова?
— Ничего особенного. Просто приказали передать ему письмо… Разрешите еще закурить?
— Курите.
Пока арестованный закуривал, Иван Васильевич делал пометки на листе бумаги. Бураков сидел плотно сжав губы, стараясь не пропустить ни одного слова. Стенографистка, записывавшая показания, подняла голову и с любопытством разглядывала арестованного.
— Я попрошу вас повторить слово в слово ту фразу, которую вы должны были сказать при явке в аптеку, — продолжал Иван Васильевич.
Арестованный повторил.
— Ее нельзя перефразировать или переставить слова по-другому?
— Нет. Заставили выучить наизусть и несколько раз спрашивали. Это как пароль.
— Так. А все остальное можно говорить своими словами?
— Да. Он уже будет знать, что «свой».
— Дальше. Что вы должны делать после того, как разыщете знакомых?
— После двадцатого числа нужно было прийти опять в аптеку и спросить, какие сведения есть от Григория Петровича? Не заходил ли он к нему?
— К кому?
— К этому… к Шарковскому. Тогда он скажет, где искать или ждать Григория Петровича.
